Я тоже свое, так сказать, получил. Подобный опыт у меня есть. Я тоже его как-то описывал, и совершенно по-другому, естественно. Что называется, выпуклая радость узнавания. Я не то чтобы читал историю человека, который тоже был в армии, я попал в родную армию, в очень знакомую армию. Я попал в единое со мной восприятие проистекающего момента. Такие вещи всегда сохраняются, и по нажатию кнопки внутри они тут же начинают проигрываться, возвращаются. Такую свою армию я у Борьки и получил.

Я говорил Борису, что это история очень близкая к библейским мотивам. Конечно, я говорю не об учительстве, а об этих неких «приключениях». Там очень сильны мотивы Исхода. Уход из «Египта» и приход к «земле». Это та работа, которая все время происходит внутри, это процесс, который все время накипает, накипает. И это же очень занятная история – «Египет» и «Израиль» (условно, в кавычках поставить) существуют в человеке одновременно. Так и здесь, в романе, они вместе с Борей.

Здесь есть ненормативная лексика. Меня обычно это сильно раздражает. Как сейчас в спектакле («ЛабораТОРИЯ. Голем» –– Прим. ред.), например.  И вот однажды Борька вышел и что-то сказал по этому поводу. То, что он сказал, очень точно. Когда к этой лексике есть дистанция, тогда, понимаешь, все отшелушивающие уши ёбтвоюмати превращаются в некое говорение, в словеса. Вот все те, кто идет с Борей там, в книге, здесь, в спектакле, они же разговаривают этими словесами, как языками. Но эти слова лишаются вложенной в них изначальной идиоматики … вернее, не изначальной, а приобретенной в процессе их жития. Приобретенной, так понятой, так закрепленной, так воспитанной в народе, так народом воспринятой. А тут происходит их расшелушивание, очищение, и эти слова, очистившись, оказываются таким довавилонским праязыком, или частью его. Там, внутри, обретается некоторая система праязыка, которая в свое время скрепляла и значила совершенно другое, нежели то, что мы понимаем сейчас на улице у магазина, где изливается нажитое бесконечными годами. Это в «Моментальных записках» звучит, является частью языка, частью путешествия, которое проходит герой. Ведь все, что происходит, на самом деле, разворачивается в его душе.

Дракончик – это посланец, ангел, который постоянно прилетает с сообщениями и поправками, он вносит корректуру в поведение-существование героя. Слетает сверху, дает по башке, там происходит перестройка – все, он улетает. Дальше в перестройке, которую герой получил и с теми переменами, которые эта перестройка в него внесла, происходит дальнейшее действие. Опять прилетает Дракончик, опять рассказывает, и внутри героя начинает прорастать он сам, но другой. Я хочу сказать, что в книгу вложена еще идея имаго. Это ведь очень давняя история – с Имаго-Мутантом. Она длится еще с 80-х годов, правда, записана еще раньше. Но я говорю о том, как она воспринимается сейчас, о том, как Борис ее смонтировал сейчас в этих текстах… Сейчас это история отшелушивания. Причем это отшелушивание, сбрасывание хитина с героя важно. Но все это касается не только героя, но и всего мира, который его окружает, потому что вместе с ним изменяется сознание этого мира. Это очень важный момент. Не герой здесь меняется, а меняется мир, в котором существует герой. Это важнейший момент книги. Оказывается, она написана в до-мажоре, понимаешь, в совершенно таком открытом мажоре. Несмотря на то, что там происходят сложности: и с женой, и армейский «процесс», и не понятно во что все выльется – там замыслена перемена, там, откуда прилетает Дракончик. Потому что там, откуда прилетает Дракончик, чтобы ни происходило, это будет происходить к лучшему. Это совершенно очевидно. Вектор книги направлен к лучшему. Вообще – все к лучшему. Вот это очень важный момент, один из моментов, который делает в нашем времени эту книгу очень важной, очень важной для восприятия, для того, чтобы сознание читающего услышало то, что тебе тут дается некая парадигма, которую можно принять, и она тебе поможет. Сейчас есть масса книг, как стать богатыми, как стать счастливыми, как стать сексуально непобедимыми et cetera, et cetera – масса литературы; paper book. «Моментальные записки сентиментального солдатика» – та книга, которая, не дробя, не мелочась, не занимаясь этой раздачей каждой заинтересованной сестре по интересующей ее серьге, целокупно, но в определенном смысле отдает тебе некие рецепты, если ты ее читаешь внимательно.

Понимаешь, мой опыт, притом, что я говорю, что узнаю эту территорию, она как бы приплывает, приходит, мне ее приносят, и я говорю: «О! Да, вот она!», он был другим совсем. Он не был настолько осознан в то время, время развития, прорастания, инфантилизма – всего, что было свойственно тем годам и что сейчас захватило большие территории в наших соотечественниках и не только в них. Тогда инфантилизм прорывания был одним из флагов «текущего момента», и я тоже в этом моменте присутствовал. Но у Бориса этих флагов нет совсем, он на других позициях. Я сейчас их узнаю. Тогда я не узнал, сейчас я узнаю.

И, в принципе, это можно было бы назвать дневником, но этим дневником управляет выросшее сознание. Этот дневник монтирует, сокращает или увеличивает, не суть важно, сознание, находящееся уже на других ступенях, потому это, скорее, притча. По своей внутренней структуре это, скорее, притча, вот так вот многообразно рассказанная. Для меня это, во всяком случае, так.

Мне здесь очень понравились развернутые описания вместо названий глав. Это мне близко. Я, кстати говоря, когда начал писать книжку, когда у меня в набросках были сделаны первые три главы, я ввел это перечисление фактов. Потом убрал, потому что книжка стала по-другому работать. Недаром в начале упоминается у меня Тристрам Шенди. Знаешь, это же как графика. И она мне понравилась. Это географическая составляющая книги, ландшафтно-географическая составляющая, которая очевидна в представленной верстке, если это называть версткой… Она представляет возможность восхождения по бесконечным утесам абзацев, провалов… Провалов не в смысле вниз, они могут быть и провалами наверх. Как угодно. Паузы между разнесенными строками, где ты вынужден схватиться за верхнюю строчку, подтянуться, хотя она, на самом деле, является нижней. Ты графически проходишь перемену. Это очень интересно работает. Ты проходишь почти физически ощущаемую дорогу, по которой и герой движется. И вместе с ним ты идешь по скалам, по кручам, по утесам, по тропинкам, через заросли, т.е. мир вырастает вокруг тебя. Все это сделано очень ясно, целенаправленно, и в этой целенаправленности рисуется определенная картина мира. 

Вот как раз по поводу этих ландшафтных образов и ощущений, возникающих при чтении. Мне кажется, что одна из очень ярких граней романа, очень мне близкая, – монологи с природой, отрывки, стихи, с ней связанные. Это же одна из традиций русской литературы, где, правда, не всегда настолько проявлены сопряжения природных явлений с ощущениями героев каких-либо произведений. Эти описания – это практически литературный троп. Вот здесь природа находится в диалоге с героем романа. Как это в вас отзывается?

Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Я так отвечу, природа, окружающая героя и есть герой. В каком смысле? Природа приходит к нему, вот он ее видит, он ее берет, он ее воспринимает, и в моменте восприятия он ее нам отдает обратно, тем или иным образом: силлабо-тонически, рифмованно или прозаически – он нам ее отдает. Почему я говорил, что мир меняется в моменте книги? Потому что вокруг себя он выстраивает единое с собой пространство. Это не значит, что он об колено ломает сосны и устраивает свалку вокруг, нет. Он гармонизирует природу. Это очень важный момент, который в книге заложен, – момент гармонизации окружающего пространства. Гармонизации не только с собой, но и с тем исходным добром, которое в человеке в принципе существует, которое ему дано исходно, дано изначально, которое мы каждый в себе знаем, которое мы каждый в себе храним, только не всегда умеем с этим обращаться. А бывает просто отрезаны от него. Оно есть, но оно отрезано, замкнуто. Это размыкание добра в себе и из себя, претворение… Вот мы видим сейчас пейзаж. Красиво, да? Перемены желтого… это осеннее марево золотого, желтого, зеленого, красного, серого с черным, с жемчугом неба – все это красиво. Но выйди и посмотри, сколько говна там валяется, бутылки. А, на самом деле, то, что я сейчас вижу, дает нам Бог, то, что я пойду и разгляжу, – это момент отрезания и закрывания добра, которое нам Господь дал. Значит, оно в нас, иначе бы мы его не воспринимали – видеть можно, если в тебе это есть. Что происходит? Происходит вычищение, размыкание добра и вычищение дерьма. Таким образом, природа оказывается такой, какой, собственно говоря, ее нам отдает Господь.

Вы сказали, что книга необходима сегодняшнему времени, я тоже так считаю, но плохо представляю себе, что за такой увесистый том современный читатель в большей массе своей будет хвататься в магазине.

Я ничего не знаю по поводу маркетинга. Это, так сказать, вторая часть моего доклада. Первая часть заключается в том, что, когда мы научимся… плевать с высоты Пизанской, Вавилонской, а также Эйфелевой башни, что является одним и тем же между прочим, на этого читателя в массе, то тогда, в общем, все будет в порядке, понимаешь. Тогда будем издавать вот такие книги. И что тогда делать бедной Робски?!

Читать!

Заниматься тем, чем она, собственно говоря, и является. Переходить в читатели.

Знаешь, я думаю, вымрет этот читатель, который приходит и хватает эти брошюрки. Ну, в конце-то концов! И вот еще. Что касается маркетинга. Мы вчера сидели в компании, где были всякие разные молодые ребятки, девочки молодые… Их много. Сложно же с массовой культурой и т.д., но я никогда не поверю, что все читали «Войну и мир». Это же не так, это исключено, потому что «Война и мир» не есть массовое чтение. Это была советская брехня, что «Войну и мир» читали все, что такое было высокое образование. Фигня это все! Не было этого на самом деле. Это очередное – «вот нами пишется история, вот будет еще одна история рассказана». Как и вся вообще история. Ничего подобного! Это книги для определенного круга читателей, которым они и посвящены, а читатель, которому это, собственно говоря, предназначается, он и должен определять. Это книги для тех, кто должен определять. Для этой группы. А что будет там? Ну, робских хватит. Всегда, в свое время выше они, ниже, больше оснащены, меньше, но они будут. А вот у этой книги абсолютно очевидно есть контингент читателей, очень важный. Это очень важная группа людей. И дай Бог, чтобы она к ним вышла, потому что она им нужна. Это книга, которая строит мозги и строит правильно.