"Неспящие". Борис Юхананов о гастролях в Петербурге
22 сентября 2018 | интервью

Александр Малич: Продолжаются «Неспящие» на телеканале «78». Как я вам обещал — у нас в гостях Борис Юхананов.

Борис Юхананов: Здравствуйте.

А. М.: Спасибо большое, что нашли время для нас в первые мини-гастроли Электротеатра Станиславский, которые происходят в Петербурге, оказаться здесь в студии «Неспящих». Добро пожаловать!

Б. Ю.: Спасибо.

А. М.: Скажите, пожалуйста, что будет происходить в этих мини-гастролях, которые сегодня начались?

Б. Ю.: Завтра и послезавтра мы показываем первый спектакль, нашу оперу «Галилео». Всё это будет происходить на новой сцене Александринки. И, собственно, этой Новой сцене, как я понимаю, и посвящен весь фестиваль.

А. М.: Так и есть. Международный театральный фестиваль «Александринский».

Б. Ю.: А потом мы показываем, тоже два вечера подряд, в формате видеофильмов, мой спектакль «Сверлийцы». Пять вечеров и шесть композиторов.

А. М.: Написали музыку современные композиторы?

Б. Ю.: Да. Прекраснейшая плеяда великолепных мастеров новой музыки, замечательных композиторов, с каждым из которых мы создали оперу. При этом сложился единый сюжет, единый текст, написанный несколько раньше, чем сам этот труд по созданию спектакля. По сути я написал такой роман-оперу «Сверлийцы» о параллельной цивилизации.

А. М.: Символом которой является сверло?

Б. Ю.: Да, сверло. Композиторы выбрали фрагменты из текста так, что практически всё либретто оказалось задействовано в этом оперном сериале. Наверное, это первый оперный сериал в мире.

А. М.: Нашим зрителям надо понимать, что Борис Юхананов повлиял на театральную жизнь и на жизнь медиа в нашей стране очень существенно. И тем радостнее, что вы сегодня в нашей студии.

Б. Ю.: Важно к чему привело моё влияние. Надо сидеть скромно и тихо, потому что никто не знает, как наш труд отзовётся во времени.

А. М.: Вы будете показывать видеозаписи (мы говорим про «Сверлийцев»), снятые в Электротеатре Станиславский?

Б. Ю.: Да. Одно из увлечений нашего театра, которому мы придаём большое значение, — тщательное изучение возможностей театральной съёмки. Это создание полноценного фильма, который с одной стороны является новым произведением, а с другой стороны очень точно фиксирует и принимает на себя свойство неповторимой театральной жизни спектакля. Для нас важно проводить съёмку не отдельно от зрителей, а вместе с ними. По своей технологии это можно сравнить с шоу, которые обязательно зовут в свою студию зрителей — живой отклик создаёт пульсирующую вибрацию атмосферы, без которой театра не существует. Зритель участник театрального действа. Без зрителя не может быть театра. Даже если мы его не видим, как например, в сериале «Сверлийцы», он всё равно присутствует. И в опере, где такая жесткая инсталляция звука, всё равно он есть. Мы делаем фильмы вместе со зрителями во время реально идущего спектакля. В этом и сложность, и специфика нашей работы.

А. М.: Когда вы открывали Электротеатр Станиславский, вы говорили, что собираетесь совершить театральную революцию, что она происходит сейчас на наших глазах, что новая театральная энергия попадает в театр. Это было в 2015 году.

Б. Ю.: Открытие состоялось в 2015, а в 2013 я туда вошёл, то есть я уже пять лет в этом пространстве.

А. М.: Свершилась ли революция?

Б. Ю.: Я не даром говорил, что она происходит. И не хотел бы брать себе лавры революционера. Они, как вы знаете, всегда двусмысленны, тем более в театре. Потому что это было бы такое отдельно взятое безумие кролика. Революция поневоле происходит, потому что происходит тотальная смена поколений, и она происходила в момент, когда я вошёл в Электротеатр. Я не виновник, это смена времени, естественный процесс в природе, а вместе с этим и смена уклада. Советский театральный уклад — крепкое дело, в нём огромное количество связей с мало доступными корнями жизни. Он остаётся и сейчас, более того, он правит балом на территории профессионального сообщества во всей России. Но вместе с новым поколением, теми импульсами, чаемыми ими, поэтиками, входила необходимость пересоздания этого уклада в самых разных формах. Начиная от той, прекрасной формы, которую открыл и осуществлял Кирилл Серебренников, например, на Винзаводе — Платформа, Кластеры. Время хочет говорить при помощи самого себя, и возникает необходимость полных изменений в процессах создания театрального действа. Я называю это в первую очередь театральной революцией. Естественно из самого этого времени вызываются персоны, люди, которые это могут осуществлять. В тот момент, когда я входил в очень сложный — во всяком случае, на уровне московских легенд — театр с огромной историей жизни и скандалов. Я в него входил, а эта революция уже повсеместно происходила. Об этом я говорил. Претендовать на то, что её запустил — не в коем случае. И тот я оказался перед этим сложным, сугубо российским, выбором, необходимостью выбора, в который необходимо два уклада соединить в некоем едином процессе, и при этом не достать оттуда тотальность войны.

А. М.: И так, чтобы это понравилось третьей части, которая должна прийти.

Б. Ю.: Дело не в том, чтобы это кому-то понравилось. Дело в том, чтобы это произошло как факт жизни людей внутри и людей вокруг театра. Это была стоящая передо мной реальная художественная и продюсерская задача, вытекающая из ситуации, а не просто из моих намерений. Такой тип задач, который стоит, например, перед Одиссеем, когда он возвращается на Итаку: в частности, он должен пройти, как известно, мимо Сциллы и Харибды, провести своей корабль, а мы ещё в добавок его должны были построить, а потом провести. Я думал, что мы проведём два года, и мы уже выйдем в открытое море. Но жизнь устроена так, что Сциллы и Харибды немного по-другому, чем у Гомера себя ведут — они начали двигаться вместе с кораблём. Эта жизнь вместе с динамичным движением корабля, плеском океана и влюблённых в нас скал, которые в любую секунду могут раздавить наш корабль, стала для меня привычной, естественной. Мне кажется, что это знамение времени не только для меня, но и для многих режиссёров, занимающихся этим безумным делом — художественным руководством театра в это время в нашей любимой стране.

А. М.: Тут надо учесть, что и корабль не провёл тесты на плавучесть. Ходовых испытаний ведь не было, вы сразу пустились в это плавание.

Б. Ю.: Нам надо было сделать так, чтобы на все ходовые испытания, вся его плавучесть была уже.

А. М.: Если говорить о системе работы, то мы знаем, зритель знает, что есть репертуарный театр, есть антреприза (когда артисты из разных театров собираются для другого), есть контрактный театр (когда артисты собираются на проект). У вас третья система, когда есть часть труппы, есть контрактные артисты — это совершенно новый театральный проект.

Б. Ю.: Я бы не сказал, что здесь какая-то принципиальная новость в контенте, и в том, как мы с ним обращаемся. Реально никаких новостей быть не может. И тоже не новость, но принципиально — мы городской московский театр. Мы полностью и с удовольствием подчиняемся благородному делу созидания театра в одной взятой столице.

А. М.: И несёте знамя культуры жителям Москвы?

Б. Ю.: Да. Мы включены во все аспекты такого рода деятельности и такого рода уклада, потому что это огромный штат и так далее. Но плюс к этому, как и во многих театрах, есть фонда поддержки театра. Соответственно, поневоле получается частно-государственный образ финансирования, а подчинение городское — это надо понимать. Не самые весёлые материи, но это надо понимать. И с этим инструментом обеспечения жизни мы обращаемся максимально плотно и ёмко — всё, что в потенциале этого инструмента существует, мы по мере своих сил достаём, и уже в программировании, в художественных намерениях мы действуем очень рискованно, но при этом сознательно. Поэтому возникает феномен осуществлённой утопии в центре Москвы, на Тверской, которая открыта тем ветрам, которые дуют в океане. И в этом смысле те завоевания новой культуры конца 90-х годов, как открытый кластер, как свободное проектирование — всё это удалось завести в театр и построить программирование жизни таким образом, что происходит объединение многих процессов, в том числе европейских. Мы внимательны и открыты для европейской культуры, и в этом смысле у нас нет никаких шор. Приглашая европейских мастеров, причём радикальных, мы должны суметь на жизнедеятельном уровне обеспечить это приглашение качественным высококлассным трудом наших мастерских, художников, артистов. Поэтому за эти 3-4 года, которые мы открыто пульсируем городу, труппа театра, родившаяся и возросшая в другие времена, начала меняться. В ней происходят прекрасные процессы высокой мутации. Во всей нашей труппе более 70 человек. И это прекрасный сигнал о том, что, наверное, мы движемся в правильном направлении.

А. М.: Я должен пояснить для петербуржцев, которые, может быть, не были в Электротеатре Станиславский, что, во-первых, это один из ведущих театров страны сейчас, а, во-вторых, в нашем городе Электротеатр оказывается на Новой сцене Александринского, потому что это что-то отдалённо похожее. Хотя мы ни в коем случае не сравниваем эти два театра.

Б. Ю.: "Не сравнивай: живущий несравним". Слава Богу, что мы живём и дышим. Я могу сказать, в чём совершенно сенсационная новость. Это то, что мы, будучи по определению драматическим театром, оказались оперным театром. Сегодня мы сделали внутри нашего театра 11 опер, но это не просто 11 опер, а это оперы с живыми композиторами, нашими современниками. Вот этим я очень горжусь. Живыми, находящимися в нашем обмене, участвующими в жизни театра. Более того, я это называю «Флоренцией для композиторов театра», у нас бурная естественная жизнь: когда гордые, заслуживающие этой позиции по отношению ко времени, просвещенные люди, с прекрасным музыкальным образованием, начинают вариться в театральной каше, принимают на себя вибрации подлинного театра и открывают для себя этот театр, при этом не подчиняясь ему.

А. М.: Есть легенда, что, когда вы открывали театр, к вам пришёл Станиславский во сне. Что он вам сказал?

Б. Ю.: Как быстро разворачиваются легенды! Я признался в этом сне на открытии труппы буквально две недели назад. Сон, если совсем его сейчас сжать (потому что, когда ты повторяешь сон, есть опасность, что ты в нём же и запутаешься, а самое ценное, когда ты не выдумываешь сон, а следуешь даже его обрывкам) — он явился в облике Коровьева из «Мастера и Маргариты» и сказал мне: «Я начал, а ты должен закончить. И никуда ты от этого не денешься». Он меня запечатал, он перевел меня в статус заложника его давних намерений. Давно, в конце 30-х годов, когда он уже был отторгнут от дружбы с Немировичем-Данченко, и находился в статусе высокого городского сумасшедшего — именно в этот момент ему пришла идея о создании оперно-драматической студии. Естественно, он эту идею не осуществил. Она какое-то время существовала, в какой-то другой форме. Они ходили на работу, не на концерты, а именно на работу с бабочками, в накрахмаленных рубашках — у них было такое ощущение, и оно требовало такого костюма, такого образа. Это совсем другая цивилизация. Там возникла эта сумасшедшая идея, и она прилетела ко мне в этот сон, и я являюсь её заложником.

А. М.: Хорошо, что не в образе Фирса он к вам пришёл, потому что было бы грустнее, менее мотивирующее.

Б. Ю.: Вероятно, Фирс сделал бы мне такое предложение, от которого нельзя отказаться. Коровьев всё-таки имеет связи с высшим миром или с низшим, как мы понимаем.

А. М.: Как будто бы вы теперь запечатаны в Электротеатре...

Б. Ю.: Я запечатан внутри этого намерения Станиславского.

А. М.: Спасибо большое, что нашли для нас время. Мы вынуждены заканчивать разговор. Никуда не денешься от этого. Друзья, небольшие гастроли Электротеатра Станиславский на Новой сцене Александринки на этой неделе. Живая опера «Галилео» и фильм-опера «Сверлийцы» в нескольких частях. Всё это вы сможете увидеть во время гастролей. Спасибо большое!

Б. Ю.: Спасибо Вам.

Видеозапись беседы