Сегодня в Эрмитажном театре – премьера. Труппа «Санкт-Петербургский Маленький балет» показывает свой первый спектакль «Цикады». По этому поводу во время генеральных репетиций и решительных прогнозов мы встретились с художественным руководителем коллектива балетмейстером Андреем Святославовичем Кузнецовым. И дело не только в новом театре, но и в самом Кузнецове.

– Андрей, вы, кажется, человек глубоко балетный...

У нас вся семья балетная. Папа и мама были солистами Кировского. Мама, Татьяна Михайловна Вечеслова, когда закончила танцевать, работала репетитором в том же театре. Один год мы вместе были в театре: мама репетировала, отец, Святослав Петрович Кузнецов, заканчивал танцевать, а я только пришел. Потом, отслужив свои двадцать лет, отец пошел преподавать в ЛГИТМиК, где и пребывает до сих пор заведующим кафедрой сцендвижения. Мама недавно ушла из жизни, отдав всю ее балету, театру – даже покинув его, вечно жила своими воспоминаниями, болями по поводу театра и, естественно, перебирала, переживала те годы. Ну и поскольку я почти сорок лет прожил в этом доме, то, дом для меня напряжен балетом, все мои разборки с балетом начались даже раньше, чем я появился на свет.

– Вы несколько лет проработали главным балетмейстером Театра оперы и балета Петрозаводска, потом вернулись в Петербург, работали в драматических театрах...

Нормальный профессиональный путь. Но одновременно шел процесс осмысления, отношение к театру менялось, как и отношение к общепринятым достижениям. Начинались первые, редкие знакомства с работами западных хореографов. Появлялись видеопленки. Что-то безумно нравилось, что-то – нет. В общем, естественный процесс ухода от той эстетики, идейного наполнения, с которым приходилось иметь дело в семидесятые годы, когда я работал артистом и начинал как балетмейстер. Те идеи исчерпали себя, все было сказано. И потихонечку формировалось внутреннее желание, практически вслух непроизносимое, иметь что-то свое. Хотелось создать камерный коллектив, заряженный другими идеями. Идеями людей, с которыми я общался, идеями, зревшими во мне самом. 8 марте прошлого года я начал собирать тот коллектив, который сейчас должен выйти на сцену.

– Что это за коллектив?

Это маленький театр, максимум с десятью исполнителями. Часть из них уже составляет труппу, других еще ищем. В основном они выпускники Вагановского училища с разным театральным стажем – от очень опытных актеров до молодых исполнителей, для которых этот спектакль – первый в жизни. Я уверен, что они на сцене расскажут о себе много интересней, чем я о них в вашей газете. Они мои первые помощники, «доверенные лица». Два моих соавтора – режиссер Борис Юхананов и художник Юрий Хариков. Наш союз тем и замечателен, что осуществление идей спектакля происходит по кругу, перетекает из балетмейстера в режиссера, из режиссера в художника, из художника в балетмейстера. Сейчас организовать балетную труппу, поставить балет – безумно дорогая история. Балет – вообще дорогая история, а мы не хотим ее снижать и девальвировать.

– Что вы можете сказать о спектакле как предуведомление?

Первое действие – «Нимфа» – история посвящения души и ее кармического пути. Прообразом послужили орфические мистерии. Второй балет в спектакле связан с постромантической традицией. Не слишком научный термин, романтизм закончился в XIX веке. Этот акт представляет собой серию заключений, эпизодов о свойствах страсти. Действие носит наименование «Любовники» рассматривает любовь с точки зрения романтической формы. Балет завершаете примирением, когда все участвующие являются любовниками музыки, танца и в высоком смысле любовниками друг друга. Это очень приблизительно. Но как еще сказать? Спектакль построен на снятии конфликтов, оппозиций, что для меня и моих соавторов является одной из основных идей в сегодняшнем театре. Мне кажется, сейчас спектакль не может строиться на конфликте, на возбуждении творческого процесса лишь введением катастрофического сознания в центр спектакля. Эта история исчерпана, проговорена, поставлена. На пике исчерпанности рождается другая история, где все естественно равны. Но не демократичны, потому что, мне кажется, балетный театр не несет в себе ярко выраженного демократического начала. Он может его накопить, блестяще реализовать, как сделал Якобсон, но сам по себе русский балетный театр естественно иерархичен. Я говорю не о деспотии. Не о тоталитарности, о высокой иерархии, к которой принадлежит вообще театр. Таким русский балетный театр до нас дошел. Засоренный, замусоренный... Но вместе с тем способ его существования, то есть классический язык, не исчерпан и исчерпан быть не может, как любая совершенная форма. Только в отличие от остальных он может принимать молодое вино новых идей. Пользуясь этим языком, мы пытаемся восстановить естественную духовность балетного театра.