Диптих Бориса Юхананова «Пиноккио. Лес» и «Пиноккио. Театр» – система мироздания. За два вечера можно увидеть рождение и становление причудливой вселенной.

«Пиноккио» охватывает несколько популярных и несколько элитарных жанров, зачаровывает красотой, увлекает сюжетом и ошарашивает «ремейками» классической драматургии. Хохмит, ёрничает, пародирует зрителей, стебёт режиссёров, не разделяя великое и смешное. Самый зрелищный и зрительский опыт Бориса Юхананова: тут – чудеса, приключения, лазерное шоу. И камень преткновения для рецензента.

«Пиноккио» – отдельная планета со своей географией, атмосферой, мифологией; мир, на создание которого ушли десятилетия: первое знакомство – Юхананова, Вишневского и Пиноккио – датировано началом 1970-х (и в спектакль, идущий в общей сложности около восьми часов, вошла максимум треть пьесы, которая полностью доступна здесь). Ты же оказываешься перед необходимостью изложить впечатления от нового мира в более-менее компактном тексте – чтобы люди, дай Бог, прочли, не сломались на 225-м абзаце. Я две недели после спектакля ходил, собирался с мыслями, разговаривал сам с собой, подражая речи Пиноккио – слегка механическим, но игривым голосом, с лукавыми нотками, придающими механике озорную живость. И даже находясь под сильнейшим влиянием деревянного человечка, две недели не решался открыть документ word и взяться за текст.

Потому что рецензия на «Пиноккио» – вещь практически невозможная; вы же не рискнёте рецензировать Землю или Луну? 

Или хотя бы Апеннинский полуостров (где родился Пиноккио-один) или Море Ясности (название которого так подходит диптиху). Возможно, стоило было бы ограничиться тем абзацем, с которого начинается эта заметка; остаться на уровне анонса, горячей сердечной рекомендации пуститься в сочиненное Юханановым путешествие самостоятельно, без критических подводок. 

Можно, конечно, описать сценографию – хотя бы встречающий нас на сцене подвижный занавес под фрагментами колонн и инопланетным черепом Пиноккио; на весь невероятный свет (способный передать даже движение волшебного лифта внутри театра-иглы), беременные деревья и огненные фейерверки, которые не обжигают артистов, не хватит слов. Можно рассказать про специально выписанного с родины комедии дель арте эксперта Алессио Нардина, репетировавшего с русскими артистами: во второй части диптиха этим пластическим языком пересказываются разные великие пьесы (претерпевшие определённые изменения – «Дон Жуан, или Безумный лотос», «Эдип, или Детство Сфинкса», «Фальстаф, или Незасираемый»). Отметить, как биография Пиноккио перекликается с биографией режиссёра:

Новорождённый непоседа сбегает в сад, как когда-то сам Юхананов – в Сад. 

Сообщить, что действие предваряет выход восьмерых рассказчиков в поседевших камзолах; они имперсонируют писателей, неравнодушных к оживлению мёртвой материи (Клейста, Эдгара По, Гёте и Мэри Шелли); им доверены пояснительные комментарии. 

Обратить внимание на то, что приобретение Джеппетто азбуки для Пиноккио решено, как религиозный ритуал, и минералы на обложен фолианта – так в пьесе – на сцене обращаются в тфилин. 

Восхититься преображением Владимира Коренева, «человека-амфибии» (и главного героя юханановской «Синей птицы»), в потешного тоталитарного Старичка. Но «Пиноккио», и огромной, и легчайшей работе, совершенно не подходит такой традиционный до оскомины разбор.

Я лучше расскажу одну историю. 4 октября 1951 года в Балтиморе от рака шейки матки умерла 31-летняя афроамериканка Генриетта Лакс. Клетки, ставшие причиной её смерти, живы до сих пор и называются HeLa – в честь «хозяйки», по первым буквам её имени – Henrietta Lacks. Всё случилось благодаря учёному Джорджу Гэю, руководителю лаборатории, куда на биологическое исследование поступил фрагмент опухоли Генриетты Лакс. Гэй обнаружил, что клетки не прекращают расти после определённого количества делений, то есть, запрограммированы на бессмертие, и использовал их для создания клеточной культуры, без которой теперь не обходится ни одна молекулярная микробиологическая лаборатория. 

Генриетты Лакс нет, а клетки «ХеЛя», как называют их наши микробиологи, есть везде; в золотые годы они даже в космос летали. 

Эта история о вечной жизни организма, погубившего своего невольного носителя, завораживает меня ещё со студенческих лет в медакадемии; «Пиноккио» напомнил о ней первой же сценой – рождением героя из пульсирующей опухоли на древесном стволе. 

Да, когда рассказываешь про HeLa, часто слышишь вопрос, можно ли клонировать из них Генриетту; не уверен, хотя в каком-нибудь sci fi-триллере из опухолевой клетки мог бы родиться тёмный зеркальный двойник. О таком фантастическом допущении спектакль тоже напомнил – из-за «клонирования», к которому прибегает Юхананов: он удваивает каждого героя, и Пиноккио не рождается, а рождаются – в виде актрис Марий Беляевой и Светланы Найдёновой. (Старичок-Коренев один, но и для этого героя придумано раздвоение – на человека и плавающих на видеоэкране амфибий).

Первый вечер диптиха, «Лес», – акт творения; и отец, столяр Джеппетто, – конечно, Отец, Создатель. В финале «Леса» неугомонные шалуны Пиноккио сгорают дотла, но смерть – это не конец. Возрождение приводит их в «Театр», наркотический и ангелический мир, существующий не благодаря, а, скорее, вопреки «вечерним посетителям» – чудовищам-зрителям.

Но и в магическом лесу, и в магическом театре шумит карнавал рождений и метаморфоз; и бесконечное деление «злых» клеток может быть силой, вершащей благо; и нет на этом пути конечной точки – как нет её в спектакле, завершающемся на полуслове, звоном небесных золотых монет.