«Борис Юхананов может превратить в искусство все, даже те моменты, которые любой другой человек захотел бы вычеркнуть из своей памяти», — так недавно написал один театральный критик про одного из самых значимых режиссеров, теоретиков и учителей нашего времени. И совершенно заслуженно. Жизнь человека, который всего лишь несколько лет назад принял в свои руки «утомленный» Драматический театр Станиславского и за поразительно короткое время превратил его в одно их самых потрясающих культурных учреждений Москвы и не только, переименовав его — неслучайно — в Электротеатр Станиславский, полна неожиданных поворотов.

В конце семидесятых годов, окончив курс актерского мастерства, он отслужил положенный срок в армии в тогда еще Советском Союзе. Это был травматический опыт, однако Борис Юхананов превратил его в чарующий роман под названием «Моментальные записки сентиментального солдатика». Несмотря на изначальные планы по его завершении уехать «куда-нибудь в Америку», он в конце концов остался на родине изучать режиссуру в Государственном институте театрального искусства (ГИТИСе) на легендарном курсе Анатолия Васильева и Анатолия Эфроса.

Будучи ключевой фигурой советского театрального андеграунда в восьмидесятые годы, он создал первую независимую театральную группу (Театр Театр) и вместе с тем был одним из основателей так называемого «Параллельного кино», которое выполняло роль «противоядия» от официального кинопроизводства тогдашнего СССР и создавало фильмы, которые быстро вызвали международный интерес.

И в 2013 году, в свете такой биографии, будучи избранным на пост художественного руководителя Драматического театра имени К. С. Станиславского, он стал первым режиссером с таким богатым прошлым на сцене андергаунда, занявшим кресло руководителя в государственном учреждении культуры в самом центре Москвы. По его собственным словам, он ни секунды не колебался. А когда я спрашиваю его, как все это ему удалось, он уверенно улыбается и говорит, что никогда не забывает о своей первой большой любви. Именно она в конечном итоге и ведет его к тому, чтобы действовать по-другому, обрекая эти действия на успех…

Вы бывали в Греции?

Да, конечно, и не раз, последний раз два года назад. Мне очень нравится ваша страна. Я неоднократно бывал на Крите, в Афинах… У меня там есть друзья, я храню в памяти прекрасные образы и каждый раз действительно с большой радостью туда приезжаю. Так что я с нетерпением жду следующего путешествия…

Вы бы хотели сыграть здесь какой-нибудь спектакль?

Конечно. Временами я думаю, что есть разные проекты, которые можно было бы представить в совместном производстве с каким-нибудь греческим культурным учреждением. Я не могу в настоящий момент привести какие-то конкретные названия, не хочу торопиться с ответом, не обдумав и не изучив все досконально. То, что я хотел бы показать, зависит от множества разных параметров: от театра, где будет поставлен спектакль, от его возможностей, от конкретного момента времени, от учреждения, под эгидой которого будет идти спектакль, и от многого другого. Но одно можно сказать точно — я бы хотел представить свою работу в Греции. Когда я стал художественным руководителем Электротеатра Станиславский, первым спектаклем, который был поставлен в нем в январе 2015 года, были «Вакханки» Еврипида в режиссуре Теодороса Терзопулоса. Для меня это имело символическое значение: я как будто получал благословение от Диониса. Да и проект, над которым мы работаем сейчас, тоже носит греческое название…

Какое же?

Я имею в виду «Катабасис», это совместная работа Электротеатра Станиславский и Котбуского государственного театра. В ее основе лежат «Бесы» Достоевского, роман, в котором описывается природа тоталитарных систем до того, как они стали реальностью. Это большой проект, в котором задействованы артисты из области театра, кино, музыки, танца, архитектуры. Мы используем пространства и внутри, и вне театра, расширяемся в городское пространство, сотрудничаем со студентами из местного университета и много с кем еще… Это открытый процесс, еще одна работа в рамках «режиссерского театра», который я представляю…

Расскажите нам о нем…

Когда я принял решение откликнуться на открытое приглашение и проявил заинтересованность в отношении поста художественного руководителя Театра Станиславского в 2013 году, многие пытались меня отговорить. Театр находился в состоянии упадка, здание было практически разрушено, сам театр погряз в скандалах… Для многих было странно, что такой человек, как я, с моим бэкграудом, который не имел никакого отношения к мейнстриму, мог заинтересоваться историческим театром неподалеку от Пушкинской площади, в центре Москвы. Выиграв в этом конкурсе, я стал первым режиссером, прошедшим такой долгий путь на авангардной сцене и занявшим такой пост. Я с самого начала прояснил, в каком направлении буду двигаться: это театр, где первая роль отводится режиссеру, который будут служить его мечте, в котором будет открыто звучать множество голосов, а не только один. Первые спектакли были поставлены греческим, итальянским и немецким режиссерами: Теодоросом Терзопулосом, о котором я уже рассказал, Ромео Кастеллуччи и Хайнером Геббельсом. Этим я хотел показать, что мы не изолированы. Мы — часть мира и будем работать вместе…

Вы считаете, что такой подход проще или функциональнее для современных пьес?

Нет, ровно наоборот. Современной пьесе нужно давать пространство, показывать собственно сам текст, чтобы у него была возможность быть опробованным на публике. А когда и если он будет принят публикой, если он выдержит проверку временем, тогда спектакль может «возродиться» в руках режиссера. Я приведу вам пример: более десяти лет, с 1990 по 2001, я занимался проектом, в основе которого лежал «Вишневый сад» Чехова. Я дал ему название «Сад», потому что он во много опирался на идею Эдемского сада. Эта работа пережила восемь различных «перерождений» с высшей целью создать новую «мифологию». Я говорю не о реконструкциях, то есть о представлениях точно такого же спектакля, пусть и с какими-то небольшими изменениями. Я говорю о «перерождениях»: новых подходах, каждый из которых включал в себя подробный анализ чеховского текста, являвшегося «источником» для этой работы, другую сценическую концепцию, других актеров. Одно из этих «перерождений» разыгрывалось в удаленной сельской местности, другое — в галерее, а последнее — в тогда еще только что созданном экспериментальном центре Мейерхольда, как часть Театральной олимпиады. «Сад» положил начало моему театральному методу, связанному с непрерывным процессом творческого поиска, где на кону разыгрывается не конечный результат…

А что же? Если не результат, тогда к чему стремиться?

Моя работа характеризуется тем, что называется «метод», на всех уровнях. Мои спектакли длятся несколько часов, иногда по три, четыре или еще больше дней. В данном случает становится неактуальной сама идея конца. Работа не завершается и не утверждается в день премьеры, вопрос в постоянном развитии, следовательно, импровизация со стороны актеров безусловно поощряется. Целью является взаимодействие со временем, с самой жизнью. Результат — это процесс сам по себе, «фиксация» спектакля в вечной вселенной, которая включает в себя как существование творца, так и существование зрителя…

Скажите, а почему вы решили переименовать Театр Станиславского в Электротеатр?

Основных причин две. Первая связана с традицией, с историей. Так в России раньше назывались кинотеатры, когда они только появились, во втором десятилетии ΧΧ века, а я и сам много занимаюсь кино, видео и т.д. С другой стороны, я хотел подчеркнуть: то, что происходит в этом театре, направлено на то, чтобы «наэлектризовать» как авторов и актеров, так и зрителей. В какой-то момент в одной из своих бесед я заговорил о проекте, который зрел тогда у меня в голове, так что я хотел его когда-нибудь осуществить — я называл его «террористический театр». Я хотел ворваться с группой своих актеров в московский театр, чтобы мы, так скажем, «захватили» сцену на три-четыре минуты и сделали что-нибудь необычное, прежде чем кто-либо успеет среагировать. Мы бы тотчас сбежали, оставив за собой онемевшую и растерянную публику… Но все-таки мы, пусть хотя бы на эти несколько минут, привнесли бы жизнь в нечто бездушное, скучное… Я никогда этого так и не сделал, конечно, но моя идея демонстрирует то новое дыхание, которое я хотел привнести в театр… И я думаю, что этим можно объяснить, почему такой художник, как я, с таким долгим прошлым в андеграундном театре, который и был моей первой большой любовью, может управлять таким значительным историческим учреждением по-другому…

Но а как же ваша любовь к андеграунду восьмидесятых годов развивалась позже, после распада Советского союза?

Отсутствие свободы приводит к одиночному сопротивлению, которое имеет творческий характер. Наверное, чтобы было понятнее, стоит уточнить одну вещь — во время государственного переворота в августе 1991 года я находился в своих собственных окопах: в подвале, на репетициях. Позже вся эта работа, проделанная внутри, привела меня к лучшему пониманию общества, к развитию метода «непрерывного процесса», который я описал выше, а также к тому, о чем я упомянул только что — к потребности действовать по-другому… Все это в большой степени объясняет, по какому курсу направляется Электротеатр Станиславский в последние пять лет…

А существует ли вообще секрет успеха? Какие первые шаги вы предприняли, когда начали руководить театром?

Как я уже говорил, театр был почти что полностью развален. Заверив всех сотрудников, что они сохранят за собой свои рабочие места и что никто не будет уволен, я объяснил им, что в течение двух лет у нас не будет «живых» спектаклей, и отправил их на каникулы. По возвращении они обнаружили новые, современные репетиционные залы, новые гримерки и подсобные помещения. Мы отремонтировали и сам зрительный зал, оснастили его современным техническим оборудованием, улучшили эстетические характеристики. Вместе с тем мы сохранили в первозданном виде все те элементы, которые имели историческую ценность. Мы отнеслись к ним с вниманием, отремонтировали и выделили их. Мы построили еще одну, малую, сцену, чтобы дать возможность молодому поколению показывать свои работы. И не по одному-два раза, а по три и больше. До того времени режиссеры 40-45 лет считались еще «молодыми», поскольку у них не было возможности показывать больше одного спектакля. Мы это изменили. Важной стороной нашей работы была поддержка идеи самого Станиславского: сближение театра и оперы. Кроме всего прочего, я считаю достойной упоминания еще одну инициативу, которая связана с созданием Школы современного зрителя и слушателя…

А что именно это такое?

Мы хотим, чтобы в театре действие и деятельность не прекращались никогда. Итак, помимо наших спектаклей мы проводим различные мероприятия: лекции, чтения стихов и прозы актерами и режиссерами, дискуссии, которые «перепозиционируют» исторические события на основе новых свидетельств, выходящих на поверхность, экспериментальные мероприятия, которые «играют» на грани разных видов искусства. И все это происходит во всех пространствах: на большой сцене, на малой сцене, в гардеробе, на лестнице… Мы не оставляем ни одного места без дела, без жизни... 

Скажите, а как вы переживаете пандемию?

Эта ситуация затрагивает всех людей во всем мире, это очень тяжелое время для человечества. Интересно, что несмотря на навязывание дистанции, на использование масок, люди становятся ближе духовно. В некотором смысле расстояние вместо того, чтобы разделять, сближает…

А может ли вдохновлять художника такая ситуация?

Абсолютно. Все, что затрагивает душу человека, пробуждает вдохновение. Я уже говорил об одиночном сопротивлении, которое привело меня в андеграунд во времена моей молодости. Теперь одиночество иное. Оно не связано с недостатком свободы, и социальным или политическим давлением. Это совершенно другая ситуация. Я уже третий раз лично соприкасаюсь со смертью. Первый был в конце восьмидесятыха–начале девяностых, второй — на заре нового тысячелетия, когда исчезли некоторые важные институты, а третий раз — сейчас. Разница в том, что в настоящем случае мы имеем дело с чем-то глубоко общечеловеческим, не признающим границ, языков, народов, затрагивающим всех, где бы мы ни жили, во что или в кого бы мы ни верили. Все это не может не оказать глубочайшего влияния на художественное творчество…