В мире разбушевавшихся фикций – тоска по реальному; в мире разбушевавшейся тиражности, технического воспроизводства, перенасыщенности брендовыми и имиджевыми манипуляциями – тоска по уникальному опыту индивидуальности, неповторимость судьбы каждого человека.

«Сумасшедший» режиссер снимает «сумасшедший» телепроект: о блужданиях по городу ТВ-группы, сочи­няющей и снимающей пилот телешоу. Путешествие Данте по кругам... жизни, путешествие «Чичикова — Юхананова» по... «живым душам» ...

 

***

Тотальность дневникового дискурса.

Дневник — невыдуманность переживания, фиксация, след, первый шаг в сторону от «здесь и сейчас» происходящего; между комментарием, рефлекси­ей и просто проговариванием того, что только что было.

Дневник, как линия внутри сердца — лекарство для «я». Осуществляя, как «подспудный месседж» в своем документальном телесериале, историю высвобождения из-под власти общего, мы надеемся сделать всеобщим сам этот опыт освобождения из-под власти общего. Такова формула...

Движение вглубь. «Автор-герой» предлагает свой сюжет и открывает две­ри в свой мир, как волшебный привратник, и мы, вместе с камерой, вместе с группой, вместе с ТВ-зрителем отправляемся внутрь — в глубину (не только его личности и жизни, но и реальной судьбы). Там встречаем новых героев и возможные рубрики, обнаруживаем прямо на глазах у телезрителей форму и реальное содержание программы.

 

Каждая серия — это запись (фиксация) такого рода приключения-путешествия, в котором напряжение и инте­рес держатся не только открытой креативностью самого процесса съемки, но и постепенно «становящейся» узнаваемой и ожидаемой для телезрителя «операцией раску­поривания», «расштопывания», «открывания», «обнару­жения», которую (операцию) совершает на глазах у теле­зрителя ведущий с каждым из «авторов-героев». Преодо­ление инерции фиктивной формы. В потоке документаль­ного сериала «знающий» зритель уже будет накапливать особый интерес к такого рода эпизодам, даже если в нача­ле они будут казаться просто диалогами или монологами «говорящих голов», он будет понимать и ждать финаль­ной метаморфозы. Так от метаморфозы к метаморфозе складывается сериал-программа.

Потенциальный зритель может «еженощно» испыты­вать наслаждение «особостью» каждого, в том числе и са­мого себя. При помощи такого рода сериала-программы ТВ предлагает новую «фигуру общения», утоляющую в потенциальном зрителе тоску по вниманию к нему самому. Его сопереживание этому внеироничному, внеманипулятивному вниманию, которое у него на глазах постоянно воспроизводится ведущим и иже с ним, является залогом зрительского интереса к этой телевизионной форме.

 

***

Конечно, это пограничный проект «между собакой и вол­ком». Между ТВ и фильмом. «Юхананов гоняет на микро­автобусе по Москве, снимая “народ”; люди рассказывают ему истории — он комментирует эти странные съемки...»

У ведущего в микроавтобусе может находиться гость (рубрика — «Гость в микроавтобусе». Я как бы вожу дру­зей «по поколению», по «кругу» — в смысле, кругу обще­ния — в гости к «народу» и по пути создания сюжета, и по пути к сюжету обмениваюсь комментариями, впечатлени­ями и т. д. и т. п. Мы проводим вместе «время во время» съемок сюжета и по пути к нему...). Этот гость, в отличие от простодушных, не склонных к рефлексии «авторов-героев», — человек из профессиональной художественной или медиа-среды. С ним в свободной беседе ведущий об­ращается к самым разным интересным для него и, в силу этого, интересным для телезрителя темам. Иной принцип построения диалога: не перебивать, не спешить, не наста­ивать на априорном представлении о герое-госте-участнике. Возникает иной способ видения мира, чем тот, ко­торый обычно достижим для телевидения. Мутация всех элементов. Внутрь телевизионного репортажа проника­ют другие способы говорения, обращения со временем, другие способы организации материала, способы пережи­вания искусственного и спонтанного, реального и специ­ально организованного. В этом, как нам кажется, может быть передано дополнительное наслаждение жизнью, не­кий допинговый заряд жизни как таковой, которой так не хватает сегодня в масс-медиальной культуре.

Здесь возникает целая серия серьезных вопросов, име­ющих отношение к «Народному сериалу». Может ли быть сам поток жизни простого человека, выраженный, зафикси­рованный простыми средствами бытовой техники, интересен другим людям, или требуется специальное, драматическое сгущение (комментарийное, смысловое, эмоциональное)? Превратить человека в «звезду» на 15 мин. (Уорхолл)? Или охранить человека от этого превращения? Бытовое? Че­ловечное? Катаклизм или жизнь? Специальное или случай­ное? Что значит «народное»? Чьим зрением или слухом пользоваться — обычного человека или профи?

«Хождение в народ» — тенденция нового времени (но­вой государственности); здесь не пародия, но испытание, как на полигоне, этой зарождающейся в нашем отечестве тенденции, с усугублением контекста, которое будет про­исходить, и уже происходит, на глазах у всех и на всех программах, как часть усиливающегося в стране государ­ственного монополизма; это нейтральная и, в то же время, в духе времени, «своевременная» позиция—развлекатель­ная по своей сути, но таящая в себе «игру со стержневой тенденцией времени» — может оказаться очень уместной. Создание особого рода коммуникативной связки, особо­го рода прецедента «преодоления границ», особого рода «фигуры общения», в которой документальный коммен­тарий и документальное «участие» слиты между собой, как слиты между собой «простодушное» и «креативная изощренность», из которых потом, в «дальнейшем проек­та», может возникнуть особого рода «важная» линия, выражающаяся в сотворчестве так называемого «профес­сионального» сознания с «простодушным»: съемки те­лесериала по переплетенным сюжетам, предложенным «авторами-героями», как приключения, организованные программой для самих этих «авторов-героев», а также и для ведущего с его гостями, как и для телезрителей с их потенциальной возможностью оказаться внутри таких съемок. В такого рода переплетениях должна «ненастыр­но активничать» лента Мебиуса, с ее возможностью де­лать внутреннее наружным, а наружное — внутренним. Быть может, в «этих съемках», кроме всего прочего, и заключена новизна сериала...

Итак: пробы и пилот, фильм и дневник фильма, ТВ-проект и проект индуктивного ТВ. Их отношения и ре­альные отношения двух героев, найденных по письмам, их реальные судьбы и судьба их искусственно образован­ных отношений. Сплетение «придуманных историй» и не­придуманных судеб...

В фильме, который создается на основе документаль­ных съемок, мы повторяем реальную историю ТВ-группы и наших героев. Игровой фильм запускается одновременно, след-в-след разворачивающемуся документальному ТВ-сериалу с актерами, что «разыгрывают нас самих», но «ак­терами» этими и «являемся мы сами», догоняя в съемках «фильма» события «сериала», пока не обгоним самих себя, и уже «сериал» начнет документировать историю «филь­ма про сериал». Так парадоксально заплетутся времена и параллели в «темпоральный образ» проекта, где «мнимая реальность искусства» получает возможность проявить себя в реальности самой жизни.

 

***

Вот некоторые истории-главы:

День 1-й — это начало. Оператор еще не знает, как справиться со спонтанностью происходящего, а режиссер и ведущий фонтанирует креативной энергией, перелива­ющей его за края кадра.

…Неожиданный герой «из глубины» — Глеб Никола­евич Музруков. Великолепный представитель новой рус­ской элиты, ушуист и кинорежиссер, директор школы и барин с идеями, мерцающими между «неофашизмом» и новой государственностью, с потрясающей коллекцией буддийских статуэток и самых разнообразных и забавных восточных вещиц, исполненный восточной мудрости, великолепного образования и опыта убеждения. Умелец, создавший своими руками статую Конфуция в школьном дворе и великолепную инсталляцию шаолиньского хра­ма в школьном холле.

День 2-й. Путешествие продолжается и начинается за­ново. (Так и во все последующие дни «путешествие будет и должно продолжаться и начинаться заново», что позво­лит потенциальному зрителю оказываться полноправным участником этого путешествия в любой момент включе­ния телевизора.) В микроавтобусе появляется первый «гость в микроавтобусе», но ни сам ведущий, ни гость еще не догадываются об этой рубрике. Юхананов с Дулерайном обсуждают возможности проекта, направляясь к сво­ему герою. Им окажется замечательный Илья Рыжанушкин, 25-летний боец и гонщик с невероятной биографией. В 15 лет, выбрав между семинарией и Суворовским учи­лищем — училище, Илья встал на тропу войны, которая завела его в Чечню, в группу спецназа «Хищник», где, сквозь смех и слезы, ему пришлось пережить границы жизни и смерти. «Илья-юрист» — так называли его бойцы «Хищ­ника». Вернувшись из Чечни, на путях своего обращения во «Внедорожника» (а это особая философия и образ жиз­ни) он испытал себя и адвокатом, и уличным бойцом. Теперь Илюша сочиняет вместе с нами телесериал и изуча­ет годаровское кино, чтобы обнаружить свободный жест «новой волны» не только в своем сходстве с Бельмондо, но и в реальности «настающей» России. Там, внутри сю­жета о нем, спрятан отдельный фильм: фильм о «гараже­операционной» — чистилище автомобилей...

Второй «героиней 2-го дня» стала Лена-чертежница с ее историей об «измене измены», двумя прелестными, ангелическими детьми и фантастической метаморфозой, произошедшей прямо на глазах у камеры, — превраще­нием в волчицу-оборотня.

3-й день подарил нам Юлю — 14-летнюю девочку-мутанта, сценарий-мечту и раскадровку мечты (кстати, «раскадровка» — это особая рубрика в ТВ-сериале, «сквозь» которую проходят все «авторы-герои»; рубрика эта, естественно, обращена и к вам, дорогие «авторы-телезрители», вы можете «раскадровать» любую историю из нашего телесериала, впрочем, не только из нашего и не только из сериала, а просто любую историю). Итак, 3-й день подарил нам еще мудрую маму с бюстом 12-го раз­мера — «лучшую маму в мире», Юлино вегетарианство, с досками вместо матраца, танцы под «Рамштайн», любовь к фильму «Люди X» и, конечно, страсть к реслингу. Таких знатоков реслинга, как Юля, мерцающий свет ночных ТВ еще не видел. Чудный городок Щелково оскалился в нашу камеру гримасой проходящей бомжихи, в которой сплелись неподдельная ненависть и здесь же, откуда ни возьмись, любовь к местному мэру. А в начале этого дня мы замечательно поболтали с Зельдовичем о Москве, Московском университете, о кинопробах, построенных на финальном монологе Молли из джойсовского «Улисса» (самом длинном монологе в мире), о природе драмати­ческого в сегодняшней культуре и под конец поработали смешной машинкой для очистки снега, вписываясь этой «бушлаточной шуткой» в монументальную историю рус­ского тоталитаризма.

4-й, завершающий, день цикла стал, как и положено, самым главным, итоговым, кульминационным. В нем: рас­сказ отца Александра о венчании, его имидж — с крестом, в подряснике, в военной защитного цвета телогрейке, экс­курсия по кроликам и козе, добрейшая собака из серии «у попа была собака», что встретила нас заливистым моно­логом пред его домом, и, конечно, насыщенный, актуаль­ный разговор о религии, о православии — свободный и не по-телевизионному раскрепощенный — что случился, вернее, начался у крольчатника, а потом продолжился в светлой и просторной «обеденной» его недостроенного дома. С нами сквозь этот разговор уже двигались новообретенные наши герои: Юля и Илюша. Постепенно, с периферии сюжета, их общая история перекочевывала вместе с развитием дня в центр и, в огромной сцене, испол­ненной веселого абсурда «мальчишеских забав», вместе с боями на мечах, кулачными поединками, трюками с го­рящим в снегу человеком, вместе со счастливым костром на звенящем морозце, вместе с неотвратимо вечереющей белизной снежной поляны заваривалась реальная фильмическая проба сце­ны — «объяснения в любви», из Юлиного сюжета. И, наконец — «первый поцелуй!», что озарил весь 4-дневный цикл чудом своей неподдельности... и невозможной, казалось бы, навсегда табуированной для камеры, ангелической первостатейностью судьбяного происшествия жизни. Этот поцелуй и «на самом деле» оказался тем самым первым поцелуем в жизни Юли, т. е. мы заглянули в тот момент перехода порога, в который заглянуть нельзя, вернее, невозможно, и эта открывшаяся нам «невозможная возможность» была дана как дар, как прямое, а не косвенное подтверждение всего 4-днев­ного пути, как намеченная кем-то заранее точка пребывания или прибы­тия, т. е. начала и финала, в которой мы должны были оказаться и оказа­лись в кажущихся беспорядочными блужданиях по городу и его окрестнос­тям, по фильму и телепрограмме, по действию и болтовне вокруг него, по сюжету, коего, как тропы под ногами, казалось бы, не было, но вдруг ока­залось, что он-то — этот «мнимый сюжет» — и вывел нас на дорогу, по которой в дальнейшем мы и должны двигаться...

Бабы с собаками в кадре кричат, натравливая: «Чужой! Чужой!» А по жизни они душевнейшие женщины — мать и сестра Илюши. Смешно, что они натравливали собак на живущего с ними и с этими собаками практи­чески в одной квартире парнишку. Добрейшие, кстати, псы — огромные, с огромными мордами и грустными все понимающими глазами русские сто­рожевые. Их мы успели снять, но не успели — парк при НИИ, где бродят павлины, выросшая в квартире олениха, чавкающий, «отмороженный» ка­рась в аквариуме той самой квартиры, где только что сестра нашего героя вышла замуж за заядлого болельщика шведской футбольной команды...

Смачный, добрый, новый абсурд. Илюша — мальчик из Черноголовки в белом шлеме учится гонять на «картах»... Прелестные, с интеллигентны­ми лицами русские парни-юноши со злобными криками бьются на мечах...

Перевертыши...

Внедорожники...

Да! Такой мир, такой народ должен снимать такой режиссер, как я.