Все более очевидным становится центральное (для меня) место этого проекта в настающем времени. И рисунки с открывающимся в них мифом – неотъемлемая часть его. Надо только решиться. С «Археологией» уже происходит метаморфоза кристаллизации. Театр-проект создает днев­ник театра «Стадия Цинк» – в ней много печали, не только моей, но и той, что сегодня разлита в московских душах. Похоже, что наведенный морок 90-х рассеивается. И в яс­ности нарождающегося века, невинности, еще нездешнее, проявляется. Каждый век в своем начале – невинен. Небо открыто для визитеров-визионеров. Этот младенец – тыся­челетие, в «первые» годы стоит ждать откровений. Рожде­нию ХХ-го сопутствовали откровения символистов. Днев­ник этих лет – запись глаголов младенца... Театр – дневник времени. Счастье – это когда счастливая душа не замечает, как с нее сползает тело. Время сдирает с нас тело прошедшего тысячелетия. «Археология» – это тот способ наслаж­дения временем, при котором уникальное эфирного вос­поминания отдает свой аромат непосредственно в дей­ствие, минуя стадии текст, структура. Априорное, теряя свою власть над игрой, не может воспользоваться и личи­ной постструктурирования, именно потому, что воспоми­нания сделаны из того же вещества, что и сны. Разбивая склянки с эфиром, мы продолжаемся, а театр возрождает­ся в дневнике. В Москве проект начнет существование в виде книги, выставка проявит одну из ее инкарнаций – Цинк, дальнейшее уже началось в «Археологии» и «Романе-дневнике». Видео, возможно, возникнет из театра – видео­романом «Стойкий Принц» – как продолжение – «Сумас­шедшего...»; далее – графика. Впрочем, все это одновре­менно, и ничего тут не попишешь. Извержение универ­сального потенциала эволюционного проекта подстерега­ет меня, как Помпею. Не хочу ни с кем совмещаться (из режиссеров), слипаться буду один.

Виды дневников: корабельный, философский, личный (любовный), политический, эксперимент-опыт, дневник путешествия, дневник ученика; хроника событий, болезни, летопись соотносятся с «розой эволюционных проектов»: школой, путешествием, войной, мистерией, клиникой, ме­таморфозой, дневником. Вероятно, их больше во времени сейчас, и каждый включает несколько.

Театр, затравленный рейтинговой спешкой, упуска­ет свои возможности и там, где образ, и там, где метод. Бесспорно, это сказывается и на работе самоосознания, или «вспоминая себя», как любил говорить Гурджиев, столь почитаемый Бруком, – одной из священных коров постсоветской критики. Впрочем, «театральные» генералы тоже сильно вредят театру, сакрализуя соб­ственный опыт. Так никто из них и не промудрел до ме­ценатства быть «меценатами у самих себя». Остается нам «Дзенди-кам» (Дзендик, см. Дзендендизм). «Дзенди-кам», «Прозрачным» да «Новым сентименталистам-романтикам» – вот кому выпадает повивальная участь времени; одним в силу их принципиальной неангажиро­ванности, другим – как результат идиотизма и альтруиз­ма. Ни тех, ни других никто не купит. Даже у государ­ства нет таких денег, чтобы воплотить их эстетику.

Подзаборные, безлошадные наследные принцы гнию­щих королевств... им остается стойкий путь подвигов. Незамеченные никем, они соберутся за круглым столом середины века, чтобы провозгласить своего короля.

Разбудил звонком Беззаборкин – надо ехать заби­рать книгу из типографии. Записываю сон. Я – руково­дитель некоей затерявшейся группы. Нам для просмот­ра необходим проектор – 16 мм кино. Есть две дамы – старухи, и есть две – помоложе. Они работают с нами как представители «управления» этой странной руинированной местностью. Они танцуют парами, Загний пытается показывать нам кино, но ломается проектор, и другие «отряды» занимают наше место. Положение не­лепое и трагическое. И тут одна коротыш-деваха из от­ряда моего + ее друзья обнаруживают огромные белые ванны, наполненные чистой водой, но... без дна. Уговари­вают меня нырнуть. Наконец, я соглашаюсь. Мы ныря­ем и скользим, скользим, скользим в глубину водной тол­щи, не испытывая никаких проблем. Это как полет. Внизу – подводный город. Мне кажется, что у меня уже нет сил. Мы подплываем к высотному дому, стоим у двери. Мне необходимо вздохнуть, как и всем. Наконец мы заходим в квартиру, я вдыхаю, и... ничего не меняет­ся. Я дышу... жабрами. В этом путешествии мы стали амфибиями. Этот город амфибий – наш город.

(Фрагмент книги Бориса Юхананова «Повесть о прямостоящем человеке» – М., 2004. С. 6-15.)