Самую любимую из своих поздних пьес, “Спектакль для двоих”, Теннесси Уильямс переименовал в “Крик”. “Я вынужден был закричать, – говорил он, – и я сделал это”. Судьба пьесы – многосмысленной и не вполне членораздельной – сложилась плохо: брались за нее многие, успеха не имел никто. Теперь ее, заново переименованную в “Подсолнухи”, играют Лия Ахеджакова и Виктор Гвоздицкий в постановке Бориса Юхананова. Это театральная удача: вроде бы, существенная. Перерастет ли она в серьезный успех, покажет будущее. “Не знаю, как ее воспримут; по-моему, это cri de coeur. Но, собственно, все творчество, вся жизнь в каком-то смысле cri de coeur”, – сказал об этой пьесе Уильямс: старый, грустный, вполне осознающий близость смерти. Шел 1973 г., он давал интервью молодому журналисту из “Плейбоя”. Чем закончить беседу, журналист, ясное дело, придумал заранее: “Вы верите в то, что в конце концов человек следует зову своего фаллоса?” Уильямс ответил: “Надеюсь, что нет, мальчик. Надеюсь, что он следует зову сердца, своего испуганного сердца”. Coeur по-французски – “сердце”, cri, как легко догадаться, – “крик”.

Действующие лица “Крика/Подсолнухов” – Феличе и Клэр, брат и сестра; несчастные, хотя отнюдь не бездарные актеры. Они замкнуты в своем театральном мирке, и у них все плохо: новый спектакль не клеится, продюсер обманывает, зритель освистывает, жить негде, идти некуда, отец – чудовище, соседи забрасывают камнями, детство кончилось, юность обманула, пистолет затерялся, а когда найдется, в себя, что ли, стрелять-то – стоп, стоп! Давайте разберемся в уровнях реальности: они все перемешались.

Вот пьеса, которую написал Уильямс: про сестру и брата. Вот пьеса, которую сочиняет брат Феличе: не совсем про себя и не совсем про сестру, но, как мы помним, всё творчество в каком-то смысле cri de coeur. Вот их прошлое, которое всегда с ними. Вот спектакль, который они играют для зрителей, вот спектакль, который они играют сами для себя. Вот публика, которой у них нет: сверху спускается черно-белый занавес с тупыми безгубыми лицами (решения художника Юрия Харикова, как всегда, либо донельзя затейливы, либо ошеломляюще просты). Вот мы – тоже, прошу прощения, публика. Где тут жизнь, где игра, кто для кого играет, кто зачем существует – да и к чему это все?..

А вот так. Театр затем и нужен: спутывать игру с жизнью.

Мы, к сожалению, знаем, что романтический лозунг “Жизнь и поэзия – одно!” является враньем чистой воды. А С. Пушкин давно объяснил, что собою представляют поэты, пока Аполлон не потребует их к священной жертве. Театр – единственное место, где можно создать из игры и жизни если не смесь, то хотя бы взвесь, суспензию. Чем, собственно, и занимается смолоду режиссер Борис Юхананов – ставя спектакли, снимая видеофильмы, работая с даунами, мороча головы, дразня гусей и с удовольствием делая самого себя персонажем нескончаемого reality-шоу. Продюсер Ефим Спектор очень правильно выбрал постановщика, тем более что вместе с Юханановым над “Криком” пришли работать уже упоминавшийся Юрий Хариков, мэтр новационной сценографии, и не менее замечательный композитор – Владимир Тарасов из достохвального джазового трио “ГЧТ”, дивного детища 70-х гг. Осталось лишь спросить, чего ради Спектор вообще взялся за эту пьесу – малоизвестную, трудную и больших прибылей не сулящую?

Отвечаю: ради актера Виктора Гвоздицкого. Превосходного актера, одного из самых лучших по нынешнему счету. Причем, что особо приятно, практически неизвестного кинозрителям.

Гвоздицкий прочитал “Крик” все в те же 70-е, когда хорошая книга всегда была важней и новей, чем газета. Он репетировал эту пьесу с Татьяной Шестаковой у Льва Додина; потом – с Екатериной Васильевой у Камы Гинкаса. Довести работу до конца не удавалось по самым разнообразным причинам, да и сейчас все шло отнюдь не гладко. Эти каверзы бытия, всегда норовящего оторвать человека от самых главных дел, отлично описали братья Стругацкие в повести “За миллиард лет до конца света”. Когда, кстати, – ну, разумеется: 1974 г. Все одно к одному, и те времена ни с какими другими не спутаешь. Однако что же такое Гвоздицкий вычитал у Уильямса?

“Другого будущего, кроме очерченного искусством, у человека нет. [...] Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно”, – сформулировал под конец той эпохи Иосиф Бродский (нобелевская лекция). Тогда все верили, что искусство – хороший способ сохранения жизни и свободы, а может быть, и спасения души. Под эту веру подверстывалось очень многое – думаю, что и “Крик” тоже. Важно при этом, что тогдашние прозелиты оказались менее склонны к отступничеству, чем все те, кто пришел вслед за ними.

Жизнь в искусстве – лучшая из форм существования, хоть временами и весьма мучительная. Это нужно помнить, дабы понять и оценить то, что делают на сцене Гвоздицкий и Ахеджакова. Диалоги Феличе и Клэр могут быть сколь угодно нервны и сумбурны, но отношения меж ними удивительно музыкальны: это самое главное, и это передано превосходнейшим образом. Трудно было предполагать, что дуэт сложится столь удачно. Меж актерами, казалось бы, общего немного – разве что повышенная острота сценических реакций (у Гвоздицкого – изощренных, у Ахеджаковой – на удивление непосредственных). Однако они так ловко, так бережно поддерживают друг друга, скользя из одной реальности в другую, – любо-дорого смотреть.

Смотреть этот спектакль вообще чрезвычайно приятно: “Подсолнухи” – одно из самых красивых зрелищ сезона, причем красота их вовсе не кичлива, но умна и пленительна. У Юрия Харикова нашелся прекрасный союзник – Владимир Уразбахтин, художник по свету. Каждая из световых перемен словно бы по-новому осмысляет природу пространства. Что же до героев – с ними и вовсе происходит нечто необычайное: то на тебя со сцены глядят живые лица, то жутковатые маски. Лишний раз подтверждается: в театре нет ничего легче, чем переступить границу между жизнью и игрой, – шаг вправо, шаг влево, и все, ты уже не человек, а персонаж, если вообще не кукла. И это не ты так решил, это само случилось.

От человека мало что зависит: оно, может быть, и к лучшему. Посему – не “Крик”, а “Подсолнухи”. Цветы, встречающиеся у Уильямса где-то на обочине диалога (“...помнишь, они росли вокруг дома?..”), дали спектаклю не только имя, они определили его основные цвета и его смысловой итог. Как хорошо эти цветы поворачиваются к солнцу – естественно, бездумно... Нам бы так. Впрочем, за истерзавшихся, откричавшихся героев можно не волноваться, с Клэр и Феличе все ясно. Они могут о чем угодно думать и что угодно делать; солнце взойдет, и они к нему повернутся как миленькие.

Итак умный, красивый, серьезный спектакль, каковых в нынешнем антрепризном театре – раз, два и обчелся. Впору лезть с поздравлениями и хлопать пробками, но повременим немного. Подождем до тех пор, пока зал не наполнится умными, серьезными и красивыми зрителями, – их, на нашу беду, тоже весьма не хватает.