Он стоит в православном храме и неторопливо осеняет себя большим и спокойным крестом. Справа налево. Слегка кланяется головой.
От него исходит спокойная и убедительная сила.
Из черной фигуры иностранца, каким-то неведомым путем заскочившего полюбопытствовать в русский храм, из типично еврейского раввина с горбоносым профилем и ореолом курчавых волос начинает проступать исконно русское.
Как парадоксально, что лидер поставангардного течения Москвы и Петербурга, личность, одаренная столь широко, оказывается в Вильнюсе на рубеже веков и в театре на изломе. В этой сшибке атмосфер и амбиций, чьих-то разрушенных надежд и чьих-то воскресших иллюзий, этот человек берется за режиссуру первой русской национальной драмы.
Он заклинает о мистериальном характере театра, запускает адски сложное построение реконструкции реконструкций.
Уже в репетиционный период город гудел как растревоженный улей, а сам режиссер, кажется, не успевал давать интервью всем желающим. Как хор в Древней Греции речитатив в газетах вещал одно и то же: Перемены. Шок. Терапия.
У Бориса Юхананова, московского режиссера, поставившего спектакль Фонвизина «Недоросль» в Русском драмтеатре, есть на счету и кинофильмы, и постановки балета, его книга стихов скоро увидит свет.
Он предлагал свою систему координат – свое видение мира, свою эзотерическую философию, в которой основой театра полагал мистерию.
Время репетиций, разговоров и прикидок осталось позади. И сегодня мы уже как зрители можем судить этот спектакль.
Два состава актеров. Полный текст пьесы XVIII века. Джазовая композиция в качестве музыки. Четыре часа длящийся спектакль с двумя перерывами. Два «прогона» на публику. Работа в течение нескольких месяцев не только без выходных, но и почти без перерывов.
Согласитесь, заявлено режиссером немало. Каков же результат?
...Звонят часы. Поднимается занавес. Застывшие фигуры гравюры наполняются цветом, красками, начинают оживать. «Деревенька» проснулась, очнулась от сна, стряхнула с плеч остатки того XVIII века и мирно переехала в наш XX.
Еще очень далеко до катастрофы. Первые упоминания об уме – как первые намеки о будущей беде. Легкое жужжание мух еще не выглядит зловещим. Они еще свои – деревенские, домашние. Скотный двор. Ангел-хранитель. Скука и сон. И всесильное божество – Авось-либо.
В эту замшелую скукоту врывается первое предупреждение: - письмо от дядюшки. Цифра в 10 000, зазвенев в письме ласковым перезвоном, заворожила обитателей «Деревеньки» и вдруг развела их по разные стороны. А-ах! И ты, братец! А-ах! И ты, сестрица!
Все идет кувырком. Каждый тянет одеяло на свою сторону и оголяются неприкрытые язвы «Деревеньки». Жужжат все назойливее мухи, предупреждают, осуждают?
Мухи и свиньи – вот зримые отличительные особенности мира Простаковых, «Деревеньки», которую так лаконично и емко передал художник-сценограф Юрий Хариков. Свиньи – вот они, перед рампой, в черной грязи копошатся и чешут свои спины, торчат их розовые копытца. А мухи в основном живут в музыке Владимира Тарасова, да еще уселись, назойливые, на буклет и афишу.
Удивительно красива гостиная, точно повторившая павильон, предложенный в свое время русским художником Клодтом. Стеклянные крыша дома, стенки печи и дверей. Черные балки потолка и пола, а по контрасту – цветные накидки в «заплатках» на стульях и столе. А еще вдруг загорается алым огонь в печи, а сквозь крышу восходит солнце.
Но простота сценографии кажущаяся: режиссер и художник воссоздали не только виртуальную мизансценировку Ю. Озаровского, точно по цифирькам распределенную на площадке, но и горизонтально разделили сценическое пространство по стихиям – адской, небесной и той, в которой живут персонажи.
За отсутствием отдельной главы – отдельной похвалы заслуживают костюмы. Расписанные вручную нежнейшими переходами акварели они уже сами по себе уникальны. Но и это не предел фантазии режиссера и художника. Есть еще фигуры ярких и комичных животных – тотемных жителей «Деревеньки». Вместе с ними балаганная традиция и скоморошья стихия появляются на сцене.
Борис Юхананов вносит существенное изменение в логику персонажей: его «злодеи» – мягки и нежны, их брань звучит больше для порядку, чем по железной необходимости. И эти мягкость и задушевность поразительно усиливают именно авторитарность и деспотизм.
Это не комедия, хотя в ней остались все комические ситуации Фонвизина. Это скорее «трагедокомедия», как характеризовали ее еще в XVIII веке. А Вяземский писал, что Фонвизин, как и Мольер, «творили на меже трагедии и комедии».
В спектакле Б. Юхананова трагическое начало – стук Судьбы, Рока - привносит в пьесу вестник – Голубь. Он стучится в дверь и после его посланий следует гибель всей «Деревеньки».
Не все однозначно в этой работе.
Спектакль никак не может набрать нужный темп: то скользит, сминая время, в остроумном балетном трио (замечательно передающий в каждом своем «па» балет XVIII в.) Софья-Милон-Правдин (Г. Яраминайте, Д. Денисюк, А. Агарков, хореограф - А. Кузнецов), то застывает в резонерском некупированном тексте Стародума (А. Иноземцев). Эти наставления Софьюшке способны засушить самого стойкого зрителя. Кто-то скажет о пользе полного текста на сцене. Спору нет. Это вещь замечательная, но только в том случае, когда эти «резоны» способны задействовать кроме ума еще и сердце, когда зритель может получить художественное наслаждение, то есть то, зачем люди ходят в театр. «Голые тенденции и прописные истины недолго удерживаются в уме, они там не закреплены чувством».
Пожалуй, труднее всего говорить об актерах, – наиболее уязвимой части спектакля. Вместе с рваным ритмом неоднородны и их работы. Живым, искрометным, обаятельно-тупым, постоянно вызывающим смех зала был Скотинин Е. Бочарова. При проверке знаний по грамматике Митрофанушка – С. Зиновьев всегда срывает аплодисменты. Убедителен в своих доводах Эдуард Мурашов. В разных сценах и по-разному блистают обе госпожи Простаковы – Е. Майвина и Т.Гензель. Плутоват завравшийся Вральман – А. Макаров.
Есть много неожиданных ходов и нюансов для зрителей. Так, в разговоре с Правдиным Скотинин вдруг спохватывается и спрашивает, на тот ли номер ему нужно перейти. И еще не однажды актеры как будто на секунду выходят из игры, и пока мы соображаем, кто подал эту реплику – Скотинин, Фонвизин или актер Бочаров, на сцене персонажи старинного спектакля вновь уже ведут свой диалог. Это театр в театре.
Перед нами добротно сработанный материал, крепкая режиссерская работа, выдержанная в одном стиле. Мы нередко склонны бываем недооценивать стиль, потому что не всегда помним и понимаем, какую бесконечную, не поддающуюся учету культурную информацию несет для нас прикрепление к определенной манере и эпохе. Это в лучшем смысле хорошая ремесленная работа. К сожалению, ее популярность менее заметна, чем та, что выпала на долю самого творца, но, может быть, пока?
Спектакль, который вряд ли будет иметь коммерческий успех, но который, тем не менее, стал этапным для русского драмтеатра. В чем?
- Во внимании, которым давно не баловала критика театр. Почти в каждой газете, как на литовском, так и на русском языке, появилась статья о спектакле.
- В работоспособности, сосредоточенности, дотошности режиссера, в изощренной разработке не только мизансценической части, но и философской основы спектакля.
- В том, что перед нами спектакль русской театральной школы.
- В финансировании.
- В ломке стереотипов: начиная от взаимоотношений начиная от взаимоотношений между членами коллектива, кончая отсутствием банкета. Впервые за многие годы.
- В том, что задействовано два состава, а это значит, что спектакль рассчитан на долгую жизнь и не пострадает ни от каких миграционных неожиданностей.
- В целенаправленной политике руководства театра поднять его престиж, порою и достаточно жесткими мерами.
Борис Юхананов заставил нас перечитать классику русскую. Обратиться к собственным истокам. Это во-первых, все остальное не менее важно, но во-вторых – у театра появился Хозяин. Много ли гостей будет приходить в «его дом»?