По преданию, первое предс­тавление гениальной комедии Дениса Ивановича Фонвизина «Недоросль» прошло в 1782 го­ду (напечатана она была годом позже) на Царицыном лугу, в деревянном театре, причем при двух обстоятельствах особо ори­гинальных. Первым режиссе­ром «Недоросля» был сам 37- летний Денис Фонвизин, а пуб­лика была в таком восторге, что бросала на сцену кошельки с деньгами, стихийно и щедро платя сразу и дань восторга, и гонорар премьерным исполни­телям – артистам придворной труппы.

Памятуя и об этом легендар­ном прошлом, смотрим нынеш­нюю премьеру «Недоросля» в Русском драматическом театре Литвы, разыгранную под управ­лением московского режиссера Бориса Юхананова.

Все условия соблюдены точ­но. И теория оптимизма, для всего Просвещения общая, – тут налицо: «Зло является предпо­сылкой добра». И классицисти­ческие три единства наличест­вуют. Причем особое внимание уделено единству места, в коор­динатах коего московский ху­дожник Юрий Хариков изящ­но и зримо расширил привыч­ные пределы давно знакомого сценического пространства. И текст Фонвизина звучит в сок­ровенной первозданной целост­ности, анахронизмы, архаизмы, особенно синтаксические, выделяются в речи актерами с поч­ти музейным благоговением.

И эта литературная почти­тельность создателей нового спектакля едва ль не более всего способствует воспроизведению той атмосферы душевной, в которой можно «с сердцем посове­товаться» (забывая даже, что ключ к интриге из «презренно­го металла» – Софьины 10 ты­сяч).

С константой времени, как всегда, много хлопот. Еще в «Бригадире» (1769) Фонвизин стал перед дилеммой: галлома­ния или домострой и, будучи, по словам Пушкина, «сатиры смелой властелином», «другом свободы», как комедиограф чер­пал вдохновение во Франции, что запечатлел в признании: «Кто не видал комедии в Пари­же, тот не имеет прямого поня­тия, что есть комедия». Елагин­ский кружок, в котором Фон­визин играл важную роль (в свободное от государственной должности время), имел целью «обновить русскую комедию», считая комедии первого по сче­ту своего предшественника А. Сумарокова «слишком иност­ранными»... И обновили! Хотя взятое из мольеровского «Мещанина во дворянстве» комичес­кое трио домашних учителей пришествовало в «Недоросль» слегка окольным путем – через «Тресотиниус» того самого Су­марокова...

В спектакле Б. Юхананова то­же есть, возможно, ненамерен­ные заимствования. Скажем, из Ю. Някрошюса – обруч (ко­торый катила Девочка-Смерть в спектакле «Моцарт и Сальери, Дон Гуан. Чума»), микроскопи­чески уменьшенные предметы-грамотки (в «Дяде Ване» – про­екты Астрова, в «Недоросле» - важные письма). Еще Пушкин говорил, что у умных людей мысли сходятся, так почему иногда не сойтись и образам сценическим или метафорам?..

Этический же критерий ре­жиссер «Недоросля» явственно определяет строжайше по Фонвизину, точно и не было двух веков, нас разделяющих: трой­ное тождество добра, образова­ния и общественного прогресса в идеале никаким эрозионным агентам Кроноса не подвластно. И все-таки, как ни парадоксаль­но (сей парадокс – знамение вре­мени), это снова и снова требу­ется доказывать, вычислять («Нуль да нуль будет нуль, один да один...»).

Б. Юхананов убедительно рас­числил и уравновесил такое, на­пример, противоречие: у Фон­визина бытие Простаковых и примыкающего к ним Скотинина – среда безусловно губитель­ная, а Гоголь нежно взрастил в ней «Старосветских помещи­ков» с истинным идеалом суп­ружеского счастья, и эти незабвенные помещики могли соче­таться браком в тот же день, когда венчались Софья и Ми­лон. Поэтому в премьерной пос­тановке «Недоросля» провин­циальный дворянский быт чу­точку опоэтизирован и при всей его обличительной миссии надtлен семейной задушевностью. Ее и задают – как побочную пар­тию – исполнители самого сложного и слаженного из квартетов «Недоросля» – Елена Майвина (Простакова), Игорь Бодэк (Про­стаков), Вера Земская (Еремеевна) и Сергей Зиновьев (Митрофанушка).

Образ места действия до­полняют детсадно-симпатичные анималистические персо­нажи (из сказок, пословиц и грядущих басен Крылова), по объему во всяком случае рав­новеликие тем живым чучелам-крысам, что в знамени­том фильме Алена Рене «Мой американский дядюшка» (а дядюшка и в «Недоросле» не просто степень родства, но звание) стали моделью иссле­дования по теории А. Лабори биооснов человеческого пове­дения. Помимо них, в доме Простаковых поселено некое мистическое лицо. И места на всех хватает, и сценическим временем никто не обделен.

Положительных героев, гла­шатаев непреложных истин здесь, считая по системе Цыфиркина, четверо. Почтен­ный Стародум в темперамент­ном и мудром исполнении Артема Иноземцева – поистине живое воплощение слов этого героя: «Имей сердце, имей душу – и будешь человек во всякое время!» Александр Агарков в роли Правдина то­же всяческих похвал достоин – за мужественное преодоле­ние всех препон и длиннот резонерских. Софья (Габия Яраминайте) и Милон (Дмит­рий Денисюк), мило стилизованные, вполне обходятся од­ним благонравием молодости. Экспромт-трио Софья – Правдин – Милон привносит в назидательное обиталище нео­жиданность шаловливой пре­лести.

В противоположность квар­тету добродетельных возни­кает квартет фарсовых персо­нажей – Цыфиркин (Виктор Митяев), Вральман (Михаил Макаров), Кутейкин (Валерий Лобунец) и Скотинин (Евге­ний Бочаров). И с этим квар­тетом все обстоит недурно, лишь иногда средств чисто фарсовой выразительности не хватает на всю – почти четырехчасовую! – протяженность, и зрителям приходится, как Митрофанушке, волей-нево­лей «зады повторять».

Предчувствие лучших вре­мен обращают в реалистичес­кую уверенность проникно­венная музыка Владимира Та­расова и образ Митрофануш­ки, созданный Сергеем Зи­новьевым (игравшим в памят­ных спектаклях Р. Виктюка «Уроки музыки» и «Мастер и Маргарита»).

«Центробежный образ» Недоросля у С. Зиновь­ева приобретает и максималь­ную внутреннюю наполнен­ность, и временную перспек­тиву, с учетом прожитого и пережитого. Митрофанушка наделен романтическими дви­жениями души, он часто гля­дит в окно, смутно влекомый простором божьим, в наивно распахнутых его глазах – априорная неизбежность «ухо­да» – путем ли Обломова иль Сашеньки Адуева или своим неведомым путем, на зависть даже первому прототипу, уди­вившему самого Фонвизина. На талантливо сотканную ассоциативную канву у С. Зи­новьева без всяких эффектов, легко ложится комедийный узор, в первую очередь – словесно-интонационный, отлично подтверждая сакраментальную фразу: «Умри, Денис, лучше не напишешь!»