«Вначале было слово»… Началом оперного сериала «Сверлийцы» является «слово» одноименного романа Бориса Юхананова, худрука Электротеатра «Станиславский», его демиурга. «Сверлийцев» Юхананова можно подержать в руках – фолиант продается в фойе, а можно слушать «гласом божьим» непосредственно перед спектаклем: авторское радиочтение романных страниц, чуть устрашив обилием терминов, счастливо веселит. Понятия, не принятые в живом разговоре, метеоритной пылью сыплются в уши и мимо ушей, превращая ваши головы в подобие загорающихся от невидимой подстанции лампочек. В чьей-то «лампочке» вспыхнет ассоциация с сорокинскими «Льдом» и «Теллурией», в чьей-то – с Гегелем и Роланом Бартом. Словесный текст – густой, безадресный и не дробный – москитной сетью наброшен поверх театрального воздуха, готовясь к перевоплощению в дым, в туман, в ирреальность там, где ему вот-вот предстоит вступить в химическую реакцию со звуком. Музыкальным звуком.

Жанровое определение сериала «Сверлийцы» – опера-роман (либо роман-опера) не обязывает слушателей-читателей-зрителей ни к чему, кроме доверия к происходящему. Самим фигурантам и авторам пяти опер, а также их исполнителям и постановщикам всё это дорого и мило, как кажется, в каком-то самоценном режиме. Примерно так же механизмам фабричного конвейера, должно быть, самоценно приятно выкладывать на движущуюся ленту всякие штучки-дрючки – болты-загогулины, сосисочный фарш или дозы круасанного теста. Если мечтой был запуск оперной фабрики, то мечта сбылась: фабрика запущена. Пять недель по понедельникам и вторникам в Электротеатре будут представлять «Сверлийцев» от шести композиторов – Дмитрия Курляндского, Бориса Филановского, Алексей Сюмака, Сергея Невского с Алексеем Сысоевым и, напоследок, Владимира Раннева.

Предсказать, какими сторонами в их лексики уложится, их преобразует или будет преобразован ими романный текст Юхананова можно, но не нужно. Всё равно что гадать на кофейной гуще. Коллективная презентация российской композиторской «шестерки» (по аналогии со знаменитой французской «Шестеркой») важнее самим фактом реализованности этого высказывания, нежели деталями наиболее и наименее удачных его составляющих. Не оцениваем же мы наиболее или наименее удачные «взгляды» персонажей Акиры Куросавы на «Ворота Расёмон». Просто смотрим-рассматриваем этот кинозародыш сериального жанра до победного конца.

Пусковой проект, над которым работал композитор Дмитрий Курляндский, поведал нам историю рождения Принца-Сверленыша. Этому сверлийскому Моисею вместо «берегов священных Нила» художник Степан Лукьянов придумал побережье венецианской лагуны с горизонтально плывущими мимо мультиплицированного Сан-Марко гондолами. Современные гондольеры в подсмотренных хореографом Андреем Кузнецовым-Вечесловым осирисовых позах ритмично развозят дующих в шланги Изид. Художница по костюмам Анастасия Нефедова облачила их в грушевидные белые скафандры с синими шлемами. У каждой – аккуратно в тон шлему – подмалеван синяк на правом глазу.

Младенчество Сверленыша, как бы увиденное его собственными глазами и услышанное его собственными ушами, окунается – что Христос в иорданские воды – в хрустальный звук «поющих» бокалов (знаменитый аттракцион из феллиниевского «И корабль плывет»), к которым десятиголосый хоровой ансамбль (руководитель Мария Грилихес) надстраивает долгую разбухающую квинту. Квинта дрожит желтым ананасным желе, которое никогда никуда не прольется.
В долгочтении романного текста смыслы мерцают тремя параллельными временами сверлийского бытия – прошлым, настоящим и будущим. Перетекание словесного в звучащее совершается по зыбкому мостику задуваемых свистков, струящихся звонов, повторяемых сползаний. Звук Курляндского тут – как бы еще даже не искусство, а лишь субстанция чего-то, что, сопутствуя волшебству появления на свет, всё еще сопровождает его оттуда, откуда родится сверленыш. Всему этому льющемуся, то вспыхивающему, то загустевающему, еще далеко до тембральной узнаваемости, не говоря уж о взрослой оперности с ее колоссальной эмоциональной «базой данных». «Принцип Принца», по словам Юхананова, в том, что ему доверено будущее. До оперного будущего, судя по музыке, пока еще дальше, чем от нашей жизни – до Апокалипсиса. С этой утешительной ноты театрально-романно-оперный сериал «Сверлийцы» начат там, где слишком хорошо понимают, какая музыка нужна стране, которая гибнет, но никак не может погибнуть. Название страны – Сверлия.

Борис Юхананов: 
Оперный спектакль – это часть Текста. Роман как текст уже представляет виртуальное описание постановки (там есть сценические ремарки), как это бывает свойственно бумажной архитектуре. А дальше я отправился с этим романом в процессуальность. И то искусство, которым я занимаюсь, я называю «новая процессуальность». Письмо – как свойство текста (термин Р.Барта), а дальше текст формуется, принимает разные грани – с одной стороны философия, с другой – фэнтези, с третьей стороны – пунктирный сюжет, с четвертой – есть важный для меня персонаж, Принц. Он тождественен понятию принцип. Потому что я измеряю десятилетия через принцев – смена эпох, смена принципов. Сумасшедший принц был героем 1980-х – начала 1990-х. Потом наступило время стойкого Принца-принципа... Все они – обитатели выдуманной цивилизации Сверлии, сверлийцы.

Сверлийцы – от слова сверло. Я тут слышу и игру подтекстов, сверло-спираль, определяющая многое в составе нашей жизни. Двойные спирали ДНК, узоры в крито-мекенской цивилизации, меандры в Кносском дворце – волнистые, струящиеся элементы, из которых состоит наша жизнь. 
Композиторов мы выбирали вместе с Дмитрием Курляндским: мы делаем этот оперный проект совместно. Он написал свою часть – нам показалось, что результат удачный, и тогда мы позвали еще пять композиторов. Так сложился проект оперы в пяти вечерах и шести композиторах. Проект, при разностильности всех участников, получился на удивление цельным. Как собственно и живет вся эта компания авторов: их что-то объединяет – выход за те классические просодии, за красивые мелодии, за то представление об опере, свойственное XIX веку, когда композитор «обслуживает» сюжет, прописывает персонажей. Здесь другие взаимоотношения с литературной основой. Музыка дополняет ее, превращая в особого рода мир звуков и тишины, ритмов. Получается, что в этот дворец текста вдруг зашла компания инопланетян, и каждый получил право по-своему его обустроить, в виде интерьеров, цвета стен. И «дворец», являясь живым существом, невероятно радуется этому вниманию. Он получает новое приключение, новую жизнь. А дальше я – как смотритель дворца, как режиссер – привожу последствия этого внимания к гармонии в спектаклях.