«Хохороны»
Борис Юхананов | 1989 | воспоминание

В 1986 году, зимой мы оказались в абсолютной изоляции внутри Ленинграда. Это был одинокий театр, который вдобавок ко всему называл себя Театр Театр. Уже отчаявшийся театр. Театр, потративший массу времени и пространства на бесконечно дорогие мне репетиции «Мизантропа». Мы решили найти из этой ситуации какой-то выход и начали заделывать целую вереницу разных идей и разработок для новых спектаклей. [...] Однажды на квартире у художника Вани Кочкарёва я увидел в газете (канадской, если не ошибаюсь) заметку, называлась она «Уловки мимикрии». В ней рассказывалось о том, что бабочки, чтобы выжить, меняют цвет своих крыльев; решаются на совершенно невероятные уловки, чтобы мимикрировать под окружающую среду. Я услышал в этом свою собственную судьбу. Мы все были такими «бабочками», которым предстояло решиться на уловку мимикрии в самом широком смысле этого слова. Это — уловка в отношении как одной культуры, так и другой. Ведь мы были театром, который находился между двух культур, не принадлежа ни к одной из них.

И вот мы начали репетировать именно эту заметку. Внутри репетиций стал вырастать спектакль — я понял, что он должен быть сделан в отчетливых канонах коллажа. Более того, сама эта тема — мимикрия — становилась мне ясной, потому что она рассказывала о том, как выжить, а не о том, как умереть. Это была очень существенная идея. В коллаж входили совершенно разные «реальности»: реальности семидесятых, чеховского слова и пространства, реальности нашего бедного «Мизантропа» и истории страны, в которой мы живем... В одном из рассказов Чехова я наткнулся на слово «хохороны». Это было второе ключевое слово для спектакля, потому что в нем заложены и смех, и смерть. А тогда идея смерти была необычайно острой, близкой к жизни. Коллаж, который представляло собой сценическое действие, состоял из разных текстов, акций, интермедий.

Началась очень странная жизнь, перемешанная с жизнью ленинградского андеграунда и в то же время отстоящая отчасти от нее. Сценографом «Хохорон» стал Олег Котельников, который сочинил визуальный образ спектакля. [...] Я стремился, быть может, не столько к постмодернистской смеси, а именно к той смеси, из которой состоит мимикрия. Просто я хотел, чтобы мимикрия обнаруживала себя сразу на всем визуальном пространстве. С одной стороны, андеграунд маскируется под какой-то академический спектакль. С другой — классический театр подделывается под андеграунд. Именно из этой смеси должно было родиться что-то новое.

Эта тема позволила привнести в спектакль всю галерею портретов «Мизантропа». Но это уже особая история. Мы заказали портреты Мольера еще летом 1986 года и разослали всем, кого, по нашему мнению, следует считать ведущими художниками «новой культуры» вплоть до Кабакова. [...] Присланные работы мы разместили по периметру всего помещения, на одну из стен повесили экран, на который все время спектакля проецировались фильмы Евгения Юфита, отлично вписавшиеся в действие.

Спектакль начинался с того, что на протяжении получаса, пока собирался зритель, бесконечно крутилась одна и та же мелодия «Каховки», и на сцене присутствовал монстр в маске, созданной И. Кочкарёвым. Эта маска потом прошла практически сквозь все наши спектакли. [...]  Театр фактически переместился на территорию, где, скорее, свойственно располагаться художнику. Ведь художник, сочиняя своего героя, переводит его из одной среды в другую, из одной картины в третью и т. д., а театр, напротив, все время расстается сам с собой, пока не исчезнет вовсе.

Таким образом, мы сотрудничали в нашем спектакле с «новыми» художниками (в частности, Олег Маслов и Алик Козин принимали участие и в оформлении спектакля, и в самом действии) и с «некрореалистами»: никто лучше Жени Юфита не мог помочь мне поставить эпизод самоубийства героя.

 

Фрагменты репетиционного дневника

«... Люди умеют классно веселиться, смачно умирать, они с гиканьем, шутками, радостно погребают себя — Хохороны! Хохоронами заклинается смерть. Это своеобразный ритуал, нам еще предстоит отточить его, найти ему качество и пространство в спектакле. Пока они творят этот ритуал — они вместе. Потом каждый уходит навсегда...

После «Хохорон» нас изгнали из Дворца Молодежи. Это и подразумевалось. Само название — «Хохороны» — уже определяло историю, мы «хохоронили» собственный Театр Театр.