Журналист, критик и переводчик Джон Фридман в беседе с Ноем Биркстед-Брином (Оксфордский университет) рассказал о том, как Электротеатр Станиславский стал одним из самых влиятельных театров Европы. Беседа записана 6 мая 2020 года для The Theatre Times, Международного онлайн-фестиваля театра. (Theatre Times / Королевская Центральная школа речи и драматургии).

Альма Прелек: Всем привет! Большое спасибо за то, что вы присоединились к нам на Международном онлайн-фестивале театра 2020 года, организованном The Theatre Times. Меня зовут Альма Прелек. Я являюсь одним из художественных со-директоров фестиваля и хочу сказать от имени команды кураторов: мы все надеемся, что вы и ваши коллеги находитесь в безопасности и благополучии (конечно, в наши сложные времена это относительные понятия). Было потрясающе наблюдать, как в течение последних нескольких недель, когда фестиваль идет в прямом эфире, так много людей обращаются к просмотру тех спектаклей, которые мы показываем со всего света, как вы присоединились к нам сегодня из самых разных городов, я уверена. Одним из ярчайших моментов фестивальной программы 2020 года, которую мы подготовили, было сотрудничество с Электротеатром Станиславский, и мы показали пять их спектаклей, три из которых до сих пор доступны онлайн на сайте фестиваля. Посмотрите, если есть такая возможность. Просмотр доступен в течение ограниченного отрезка времени, так что заходите на страницы спектаклей, пока они еще доступны. Сегодня мы поговорим об Электротеатре Станиславский и, в более широком смысле, о русском драматическом искусстве XX века. Здесь с нами Ной Биркстед-Брин. Привет, Ной!

Ной Биркстед-Брин: Привет!

Альма Прелек: Ной – научный переводчик, театральный практик, режиссер из Оксфордского университета, он будет вести сессию вопросов-ответов с нашим специальным гостем Джоном Фридманом. У Джона сложились давние отношения с Электротеатром Станиславский, о чем мы будем говорить сегодня, а также он вел активную деятельность в качестве писателя, критика и переводчика, на протяжении 25 лет работал театральным обозревателем газеты The Moscow Times. Так что мы в восторге от того, что они оба сегодня здесь. Если в конце останется время, надеемся, что сможем посвятить его вопросам от зрителей. Поэтому, если у вас есть о чем спросить, пожалуйста, пришлите мне сообщение в The Theatre Times, и я добавлю его в список вопросов в конце. Большое спасибо! А сейчас я собираюсь попрощаться и передать слово тебе, Ной!

Ной Биркстед-Брин: Большое спасибо! Так приятно снова поговорить с тобой, Джон. Мы несколько раз встречались на театральных фестивалях, и очень приятно продолжить этот диалог, несмотря ни на что.

Джон Фридман: Да, мы встречались в самых разных местах, Ной. Я думаю, это первый раз, когда мы общаемся в Zoom…

Ной Биркстед-Брин: Верно! Так хорошо попробовать что-то новое.

Джон Фридман: Именно!

Ной Биркстед-Брин: Я собираюсь задать много вопросов об Электротеатре, о нынешнем художественном руководителе и обязательно не забыть спросить о твоей роли в Электротеатре.

Джон Фридман: Борис Юхананов планировал открыть театр в январе 2015 года, а я пришел примерно в ноябре-декабре 2014 года, до этого я приходил в театр как критик от The Moscow Times. Я хотел взять интервью у Бориса, потому что хотел написать статью до того, как они откроются, а затем еще одну после открытия. Это было огромное событие. Причем сразу по нескольким причинам, но я еще вернусь к этому. В любом случае, я был в нокауте. Я имею в виду, что он полностью выкорчевал из старого театра всё, что не имело никакой ценности, в то время как каждый кирпич, каждая ступенька на лестнице, которая имела хоть какую-то историческую ценность, была обустроена, перестроена, всё было чудесно подсвечено. Он полностью выпотрошил сцену и зал и превратил их в трансформируемое пространство – вы можете смотреть с одного или другого конца зала, зрительские места могут быть установлены вдоль стен, с одной или с обеих сторон, – теперь вы можете делать с этим местом всё, что угодно. И это было с технологической точки зрения экстраординарно, я не собираюсь подробно описывать всё оборудование и оснащение, которое он привнес, все технические вещи, но это место стало театром мирового класса за полтора, может быть, два года. Всё это было сделано совместно с известной русской архитектурной компанией Wow House, и они проделали впечатляющую работу по переобустройству театра.

Зачастую, когда новые художественные руководители приходят в театры с постоянными труппами, они приходят и увольняют половину труппы. Борис Юхананов пришел и объявил, что у них всех есть работа, никто не уволен, но будет одна загвоздка – они не будут выступать вживую в течение двух лет. Он отправил всех в отпуск с двойной зарплатой, и пока все отсутствовали в театре летом 2013 года, он быстро перестроил все репетиционные залы и гримерные. Так что, когда осенью 2013 года актеры вернулись, они вернулись в семь репетиционных залов, где могли работать, и гримерные, которые были прекрасно переоборудованы. Было обустроено место для отдыха, у сотрудников была столовая, где они могли поесть, и были репетиционные залы. И Борис принудил всех репетировать. Он привел нескольких своих друзей из театра Васильева, привез крупных европейских режиссеров – Хайнера Гёббельса, Ромео Кастеллуччи, Теодороса Терзопулоса, и они начали репетировать. Таким образом, публичных выступлений еще не было, но активная работа уже во всю кипела.

Сейчас я хотел бы вернуться к тому, что же означало для Бориса Юхананова прийти сюда, выиграть конкурс и возглавить один из центральных театров Москвы, находящийся прямо рядом с Пушкинской площадью, в самом сердце Москвы. Борис Юхананов был человеком, которого очень трудно ухватить. На протяжении примерно двадцати пяти или тридцати лет он был андеграундным режиссером, который работал в Санкт-Петербурге. Это был Петербург или Москва, или он мог поехать в Ригу и поставить там спектакль; он сделал пару постановок, которые привлекли довольно много внимания критиков и основывались на «Вишневом саде» Чехова, по-английски мы называем его The Garden, а не The Orchard, потому что понятие Эдемского сада (the Garden of Eden) важно для данного спектакля. Он осуществил проект в нескольких так называемых регенерациях – раз в два-три года он восстанавливал спектакль и играл его пару раз. Но я имею в виду, что это были не репертуарные спектакли, вы не могли их увидеть в ежедневном режиме, как вы можете пойти и посмотреть постановки Льва Додина, Камы Гинкаса, Константина Райкина. Вы могли спросить «а Юхананов играет свои спектакли?», и ответ, вероятно, был бы таким: «я не знаю, прошло уже несколько месяцев, я не знаю, делает ли он что-то. Он всегда что-то делает, но я не знаю, что он делает прямо сейчас». Чрезвычайно плодотворная и важная жизнь Юхананова в искусстве оставалась вне поля зрения мейнстрима, он был подпольным. Поэтому, когда этому парню из андеграунда дали один из главных театров Москвы, это было, как я уже сказал, просто ошеломительно.

Борис не переделал этот театр по свойственному ему образу, потому что если бы он переделал по свойственному ему до этого момента образу, то превратил бы это место в невероятно горячий, но андеграундный, необычный, странный театр, который бы отбрыкивался от мейнстрима. Мне всегда нравилось разговаривать с Борисом, он один из самых умных людей, которых я когда-либо встречал. Он чрезвычайно интересный собеседник. И он часто рассказывал мне о проекте, который хотел бы когда-нибудь сделать под названием «террористический театр» в котором он и группа его актеров забегали бы в какой-нибудь театр, скажем, в МХАТ, и выбегали бы на сцену посреди какого-нибудь скучного спектакля МХАТа, и в течение трех или четырех минут что-то такое делали, прежде чем кто-нибудь мог бы что-либо понять. А потом они выбегали бы из театра прежде, чем их успели бы арестовать или схватить, так они оживили бы Московский художественный театр. В зрительном зале стоял бы гул, актеры на сцене бы злились и тоже шумели. Благодаря этому «террористическому театру», о котором раньше думал Юхананов, в Московском художественном театре появилась бы жизнь. Он никогда этого не осуществил, да и не должен был. Ему было достаточно поговорить о чем-то подобном, чтобы заявить свою точку зрения. Но я думаю, что важно обратить внимание на то, что этот очень необычный, очень сильный художник находился в той части творческого спектра, который далеко за пределами мейнстрима, а теперь он руководит этим театром с сотней актеров и в целом огромной командой. Он руководит типичным, нормальным театром, хотя сразу же решил сделать всё по-другому. Режиссер Ромео Кастеллуччи поставил спектакль и сыграл премьеру еще до официального открытия театра. Затем Электротеатр официально открылся постановкой Теодороса Терзопулоса. Через несколько месяцев они осуществили еще один спектакль – «Макс Блэк или 62 способа подпереть голову рукой» Хайнера Гёббельса. Я хочу отметить еще одну вещь, которая действительно важна для понимания русского театра и того, почему сделанное Борисом необычно и важно.

Всем известно, что российскими театрами управляют деспотичные режиссеры – такова традиция. Также известно, что русские режиссеры чертовски завидуют другим режиссерам. Я помню, как однажды разговаривал с Романом Козаком, еще одним московским режиссером. Когда он только начал руководить Театром имени Пушкина, он говорил о том, чтобы позволить Деклану Доннеллану сделать что-то на его сцене. Я сказал: «Ух ты, Рома! Это отличная идея!» А он говорит: «Ты так думаешь?» И я сказал: «Конечно! Всё, что Доннеллан привнесет в театр, останется вам. Ты будешь тем человеком, который его пригласил. Ты же тот, кто управляет театром. Весь успех достанется тебе! А если не увенчается успехом, то это не ты ведь сделал. Это просто замечательно!» А он говорит: «Не знаю, не знаю». В конце концов он пригласил Доннеллана, и всё прошло очень хорошо. Но дело в том, что российские режиссеры не славятся тем, что зовут в свое пространство других режиссеров. Борис Юхананов начал свой театр совсем по-другому. Он открыл театр постановками режиссеров из Греции, Италии и Германии, и в этом было невероятное заявление.

Я завершу свой монолог буквально через минуту, но перед этим хочу вернуться к вашей точке зрения касательно политической ситуации в те годы. Это действительно был период, когда Россия снова начала закрываться. Я имею в виду, что сейчас на дворе 2020 год, и вы знаете, что Россия почти под замком. Трудности там колоссальные. Но это было только начало, когда в 2012 году Путин вернулся на пост президента в третий раз. Тут и там слышны вопросы вроде: «О, действительно ли нам нужна Европа?», или прелестная фраза, которую любят повторять некоторые идиоты: «Гейропа», то есть, «Нам не нужна Гейропа!» и тому подобное. В это самое время пришел Борис и открыл Электротеатр, сказав: «Знаете, что? У меня есть режиссер из Италии, у меня есть режиссер из Греции, и у меня есть режиссер из Германии. Я – часть этого мира. Мир – это часть нас самих. Мы все вместе, и прямо здесь и прямо сейчас, мы будем работать вместе». Вообще-то это была удивительная вещь. Через девять месяцев после этого я оставил свою работу в The Moscow Times, где проработал 25 лет, и перешел на работу к Борису.

Ной Биркстед-Брин: Потрясающе! Спасибо! Итак, ты поднял тему видения, которое Юхананов привнес в театр, и одной из двух вещей было представление о том, что Электротеатр – это европейский театр, как вы упомянули. Другой вопрос, что он сказал о возвращении к духу первоначального театра под руководством Станиславского и к его оперно-драматической студии, разрушая представление о том, что опера и драма – отдельные жанры, и рассматривая их как нечто, что обогащает друг друга и может быть едино. Может быть, вы бы могли рассказать что-нибудь об этом? И о том, почему это имеет значение для русского театрального ландшафта. Есть ли другие театры, занимающиеся подобным, или это совершенно уникальный путь?

Джон Фридман: С исторической точки зрения очень интересно, что Станиславский работал именно в этом месте, где сейчас находится Электротеатр Станиславский. Он руководил здесь своей оперно-драматической студией, но недолго, совсем недолго. Это одна из причин, почему ранее театр носил название Московский драматический театр имени К. С. Станиславского. Вот почему Борис сохранил «Станиславский» в названии театра, когда возглавил его. Электротеатр Станиславский. Я вкратце объясню две основные причины, по которым театр получил такое название. Во-первых, «электротеатр» звучит довольно круто, звучит, как место, которое наэлектризовано. Но исторически именно так назывались кинотеатры в России – когда они впервые появились во втором десятилетии XX века, их называли электротеатрами, и на этом месте располагался электротеатр АРС, то есть кинотеатр АРС. Таким образом, это был случай возвращения к первоначальному названию, а также к идее электризации московского театра. Но идея продолжить то, что изначально хотел сделать Станиславский – объединить драму и оперу – тоже оказалась чрезвычайно важной для всей работы Электротеатра.

В принципе, я выписал несколько впечатляющих цифр. Самая важная из них – это 13 современных опер, заказанных и поставленных Электротеатром Станиславский. Позвольте мне дать этому необходимый контекст. За первые пять лет существования театра, с января 2015 года по январь 2020 года, Электротеатр представил публике 57 новых спектаклей. С января этого года у нас было еще несколько премьер, но я перечислю цифры только за эти пять лет. Из них было 20 дебютов. Это еще одна удивительная вещь – когда молодые режиссеры получают возможность работать в русском театре. Все знают, что одолеть эту гору в России чрезвычайно трудно. В конечном счете, режиссеров называют «молодыми» или «новыми», пока им не стукнет 40 или 45 лет, потому что за это время они могут получить всего один или два шанса на постановку, и зачастую не более того. Борис построил Малую сцену и передал ее своим ученикам. С тех пор они осуществляют там свои дебюты, затем вторые спектакли, а затем и третьи.

Еще одна вещь, которую он сделал... и это заставляет нас взглянуть с исторической перспективы... Я никогда не слышал, чтобы кто-то говорил об этом, но для меня это очень важно. В своей прежней жизни исследователя я писал о Мейерхольде и людях, которые с ним работали. И одна из вещей, которую Мейерхольд сделал после революции, в начале двадцатых годов, заключается в том, что он включил образовательные программы наряду со всем, что он делал. У него были лекции и выступления, занятия и всё такое. Так вот, Юхананов нанял одного из лучших современных критиков, Кристину Матвиенко, и попросил ее собрать то, что вначале называлось Электрозоной, а теперь чаще всего называется Школой современного зрителя и слушателя. Зайдите на сайт театра и посмотрите на события, которые происходят практически ежедневно, каждую неделю месяца, каждый месяц сезона; там происходит поразительная по интенсивности деятельность: ученые читают лекции, актеры проводят мастер-классы, историки вытаскивают на свет новый материал и демонстрируют публике, писатели представляют свои книги, актеры читают стихи или поют. За те пять лет, что существует театр, таких мероприятий было около трехсот-четырехсот. Они проходят в фойе, иногда на Малой сцене, иногда на Основной сцене, иногда в гардеробе, иногда на Электролестнице... Каждый уголок был превращен в место для людей, для идей, для мысли, знаний и искусства. В одном зале идет репетиция, в другом – еще одна репетиция, на одном этаже проходит конференция, а в фойе идет презентация новой книги. Это просто потрясающе! Таким образом, создается контекст для всего, что происходит в театре, и это еще не считая постановок спектаклей, включая 13 современных опер, которые были заказаны живым композиторам. И когда я говорю, что они живы, я имею в виду, что все эти люди моложе нас с тобой. Этой молодёжи заказывают новые произведения, они выпускают свои работы, получают награды в Европе.

Работа Электротеатра в поле современной оперы еще не оценена в полной мере. У меня есть ощущение, что в будущем, будь то через 10 или 30 лет, когда люди оглянутся назад, это будет рассматриваться как небывалое усилие со стороны русского театра по соединению и изменению жанров. За пять лет Большой театр не заказал 13 современных опер ныне живущим авторам. Если они и выпускают одну в пять-десять лет, то это уже довольно хорошо, и по большей части, если они или Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко сделают это, то закажут уже широко известному композитору, о котором люди скажут: «Да, да, этот человек определенно заслуживает того, чтобы его новая опера была где-то поставлена». Электротеатр Станиславский выходит на улицу и находит молодых композиторов, пишущих музыку, которую больше никто не пишет. Они говорят: «Вот вам сцена, идите работать, принесите нам какое-нибудь новое произведение». Всё это делается под руководством Дмитрия Курляндского. На мой взгляд, этот композитор – один из самых выдающихся людей современного русского театра. Он – музыкальный руководитель Электротеатра, при этом он – крупный композитор, и именно он отвечает за то, чтобы найти этих композиторов, замотивировать их, заставить писать новые работы. Несколько опер Курляндского были поставлены в Электротеатре, но его работа не состоит в том, чтобы сидеть сложа руки и думать: «О, теперь я могу реализовать все оперы, которые всегда хотел, потому что у меня есть место, где я могу это сделать». Это совсем не так. Он работает над своими произведениями, но в основном широко раскрывает объятия, распахивает двери театра и говорит: «Мы дадим жизнь этому новому произведению».

Когда в древние времена театр только начинался, драматическое искусство и музыка были вместе, потом они пошли разными путями, а затем в ходе истории вновь сошлись. Стоит отметить один короткий, но важный момент, произошедший в 1930-х годах, когда Станиславский в этом самом здании работал со своей оперно-драматической студией. И вот в историческом времени, в 2020 году, настал тот самый момент, когда этот невероятный драматический театр делает еще и впечатляющую оперную работу. Это не Верди, это не те оперы, которые сразу приходят на ум, когда вы слышите слово «опера». Это не то, к чему вы привыкли, это не La Scala. Это современная опера, она совсем другая: в ней много драматического театра, много инсталляции. На самом деле одна из опер, написанная Дмитрием Курляндским и поставленная Борисом Юханановым, демонстрируется на этом фестивале. Она называется «Октавия. Трепанация». Это отчасти инсталляция, отчасти показ мод, отчасти опера, отчасти драма, отчасти история. Это потрясающая вещь, очень необычная. Так что это действительно одна из самых важных составляющих театра – его работа с современной оперой.

Ной Биркстед-Брин: Спасибо, это просто фантастика. Мне было бы любопытно узнать, хотя этот вопрос скорее для тех, кто не имеет специальных знаний, но я думаю, что он будет очень интересен и исследователям русского театра. Давайте подумаем о культурных различиях и о том, в чем же состоит работа режиссера в России. Возможно, вы знаете, что в Великобритании доминирует представление о режиссере как о переводчике, всё еще полностью творческом, но всё же интерпретирующем текст. А в России в целом, и в особенности ведущие режиссеры, склонны считать себя педагогами, а также философами, возможно, иногда и поэтами, и писателями. Я имею в виду, что вы, например, можете зайти на Youtube и найти несколько интервью с Борисом Юханановым. Вы услышите захватывающие вещи, например, в одном видео, где он конструктивно ругает одного молодого… я думаю, это был кинорежиссер, предостерегая его от телевидения, говорит: «это дьявол». Юхананов говорит о режиссере как о человеке, который обнаруживает внутреннюю поэтичную жизнь людей. Могли бы вы кратко рассказать о русских режиссерах и, конечно, о Борисе? Как он видит себя в качестве режиссера и что для него значит быть театральным режиссером в России?

Джон Фридман: Я думаю, важно сразу сказать: когда Борис вступил в эту должность, он сразу же объявил, что Электротеатр будет театром режиссуры. Это очень важно для него, и частенько создает проблемы для меня как переводчика всего, что здесь выпускается. Я перевожу все тексты, которые создаются в театре в тот или иной момент. Традиция, существующая в США, заключается в том, чтобы сказать «“Вишневый сад” Антона Чехова в постановке, ну, например, Джо Блоу». Тогда как в нашем театре мы пишем «Спектакль Джо Блоу “Вишневый сад”, поставленный по тексту Антона Чехова». Подход конкретно в этом театре – «режиссуроцентричный». Русский театр в целом ориентирован на режиссуру. Несколько минут назад ты отлично осветил данный подход, а также если мы сделаем шаг назад в историю и вспомним Станиславского, то мне больше ничего не придется говорить. Я произношу имя Мейерхольда и останавливаюсь. Юрий Любимов – и останавливаюсь. Это имена великих русских режиссеров, изменивших ход мирового театра, частью которого они были. А Борис Юхананов – ученик Анатолия Васильева и еще одного великого русского режиссера того же времени, Анатолия Эфроса. Юхананов полностью включен в традицию «сильного русского режиссера», как ты сказал, философа – как тот, кто в поисках человеческой души в актере и в персонаже. Так что да, это очень похоже на Бориса, на мой взгляд.

Театр Юхананова всегда отвечает видению режиссера. Сейчас я говорю об Электротеатре Станиславский, но точно так же я вполне мог бы говорить и о русском театре в целом. Тут и там можно найти несколько театров (большинство из них открылись в последнее время), которые применяют другой подход. Пожалуй, самым известным из них был Театр.doc, который был театром для писателей. Но даже когда вы рассматриваете лучшие спектакли, сделанные в Театре.doc, это всё еще спектакли, поставленные русскими, и они демонстрировали очень сильную режиссерскую точку зрения. Михаил Угаров был писателем, и он провозгласил Театр.doc писательским театром. Его постановки были очень сильны в плане режиссуры. Я мог бы продолжать и продолжать, но это уже не та тема. Я просто хочу подчеркнуть, что даже самопровозглашенный писательский театр в последнее время в России тоже имеет очень сильную режиссерскую работу. Такова система, и такова традиция.

Совсем короткая история: я помню, как сидел в Союзе Театральных деятелей в начале 1990-х, и все тогда всё ненавидели. Все говорили, что всё плохо. Не существовало ничего хорошего: не было ни писателей, ни новых режиссеров, всё было мертво и ужасно. Я был ребенком с широко раскрытыми глазами из Соединенных Штатов, сидящим там в роскоши этого невероятного театра, окруженный хорошими писателями, великими режиссерами и замечательными актерами. И я сказал женщине, которая описывала мне, как всё ужасно: «Вы знаете, я не согласен с этим. Я думаю, что сейчас здесь работает довольно много интересных режиссеров». И прежде чем я успел назвать кого-либо, она сказала: «О, здесь нет режиссеров. Мы, русские, ожидаем Мейерхольда каждый раз, когда идем в театр».

В этом-то и дело, они действительно ожидают увидеть Мейерхольда каждый раз, когда идут в театр, или многие из них ожидают. Может быть, сейчас всё немного изменилось, но я не думаю. Как анекдот, я полагаю, это всё еще актуальная история. Она всё еще передает температуру, настроения этого места. Вот эта женщина, которая никогда не видела спектакли Мейерхольда, была довольно молода, но она сидела там и говорила мне: «Нет хороших режиссеров! Мы ожидаем Мейерхольда каждый раз».

Итак, Борис непосредственно внутри этой традиции: он сильный режиссер с очень сильным видением того, что он хочет сделать, и одна из вещей, которые, я думаю, так привлекательны в нем, это то, что он всегда был таким. Единственное, что он перенес в свою новую жизнь как глава популярного, важного, мейнстримного, но всё же ультрасовременного театра – это то, что он любит «большое». Однажды он снял видеофильм под названием «Сумасшедший принц. Видеороман в 1000 кассет»! Он часто делает спектакли, которые идут два, три, четыре дня. Его спектакль «Синяя птица» по мотивам пьесы Метерлинка и новейшей русской и советской истории идет три дня; «Сверлийцы», один из оперных проектов, – это впечатляющее произведение, написанное шестью разными композиторами и исполняемое в течение пяти дней. Многие из его постановок идут по два-три дня. Он любит большое. У него есть талант делать невероятно большие вещи. И дело тут не только в объемах. Я не знаю ни одного другого режиссера в мире, который обладал бы таким чувством масштаба, чувством огромности, которое он привносит в свое творчество. И только режиссер – я имею в виду, только сильный режиссер – может сделать что-то подобное. Вы знаете, это не просто игра актеров, импровизация или что-то еще. У вас должно быть видение, чтобы прийти и сказать: «Я собираюсь сделать пятидневный спектакль из шести опер или трехдневный спектакль, превращающий детскую пьесу Метерлинка “Синяя птица” в трехдневное толкование советской истории и судеб двух ведущих актеров театра». Это прекрасное сочетание детского театра и очень сложной исторической работы.

Не знаю, насколько ясно я ответил на твой вопрос о режиссерах в русской традиции... Позволь мне еще раз вернуться к этому. Я часто разговариваю с американцами, которые с ужасом узнают, что русские не пускают драматурга в репетиционный зал, когда ставят новую пьесу. И если сейчас кто-то из американцев слушает нас, то они наверняка хватаются за головы. Но русские режиссеры не только не пускают драматургов на репетиции, они говорят им, чтобы те держали свои задницы подальше, говоря: «Подождите до премьеры! Вам здесь нечего делать, пока я не представлю публике свой спектакль», потому что в России спектакль – это спектакль режиссера. С этим можно спорить до посинения, но так оно и есть.

Ной Биркстед-Брин: Хорошо, я хотел бы проговорить с тобой об этом весь день, и у меня есть очень много вопросов, но я хочу дать возможность другим людям. Итак, у нас есть несколько вопросов. Осталось еще 15 минут эфира. Я думаю, что просто кратко упомяну, что вы написали блестящую статью, где затрагиваются другие темы, которые мы не обязательно успеем обсудить прямо сейчас. Она называется «Борис Юхананов в пространстве и времени». Вы можете загуглить и найти ее в журнале The Scenographer в выпуске 2019 года. Может быть, когда вы будете отвечать на эти вопросы, я смогу добавить ссылку в групповой чат для всех наших зрителей. Так что в случае, если кто-то хочет прочесть, они могут воспользоваться этим поисковым запросом или просто копировать его в Google и прочитать вашу статью, где они найдут гораздо больше информации о конкретных спектаклях и подробнее о том, что вы сегодня рассказали. Так что мне не нужно беспокоиться, что я не упомянул о некоторых вещах, или просить вас упомянуть о них. Таким образом, мы можем дать пользователям возможность задать свои вопросы. Что я сделаю прямо сейчас, так это задам вам три вопроса за один раз, и тогда вы сможете как-то распределить их на то время, которое у нас осталось. Первый из них звучит так: видел ли Путин спектакли Электротеатра Станиславский?

Джон Фридман: Нет.

Ной Биркстед-Брин: (смеется) Ладно, это был интересный вопрос. На самом деле, я должен остановить себя внутри этой темы. Бывший руководитель МХАТа однажды сказал: «Я государственный служащий». Он сказал это в шутку, но, конечно, как вы упомянули, руководители театров назначаются правительством. Так что это интересный вопрос о том, как художественный руководитель находит свободу от власти. Второй вопрос: Что из себя представляет съемочный процесс? Спектакли прекрасно сняты! И третий вопрос: какие отношения у Электротеатра с другими крупными театрами Москвы, МХАТ, Гоголь-центр, Школа драматического искусства и так далее?

Джон Фридман: Смотрит ли Путин спектакли Электротеатра? Я очень сильно в этом сомневаюсь. За те 25 лет, что я освещал русскую театральную сцену, я дважды видел его в театрах. Один раз был в «Современнике», а второй, кажется, в «Сатириконе» Константина Райкина. Путин пришел на 60-летие Райкина, а во втором случае – на юбилей Галины Волчек, которая была художественным руководителем театра «Современник». Так что он обычно появляется в театре, когда надо, знаете, воздать почести. Я не думаю, что это произойдет в ближайшем будущем в Электротеатре. Позволь мне прокомментировать твои слова о том, что Олег Табаков сказал: «Я – государственный служащий». Борис Юхананов – это такой человек, который, что бы я ни предположил, немедленно возразил мне. Поэтому я не хочу пытаться говорить за Бориса. Но я хочу попытаться ответить на ваш вопрос в терминах, близких Юхананову. Я не думаю, что он вообще видит себя государственным служащим. Юхананов видит себя строго и, прежде всего, как художника, как человека, которому дана ответственность и честь продвигать один из величайших театров мира (имею в виду русский театр вообще). Борис, как правило, очень скучает от подобных разговоров и скептически относится к политике. Многие его произведения наполнены очень ловкими политическими комментариями. Так что не делай простых и прямых выводов, основываясь на том, что я говорю. Но если бы ты прочел интервью с Борисом или поговорил бы с ним, он мог бы отбросить политику в театре. Он мог бы сказать: «Это не представляет никакого интереса». Я бы сказал, посмотрите его спектакли, а потом делайте выводы. Так что это краткий ответ, поскольку у нас заканчивается время.

Что касается съемочного процесса... Я очень рад, что вы задал этот вопрос, потому что это одна из тех невероятных вещей, которые делаются в Электротеатре. Все постановки Юхананова снимаются шестью камерами во время генеральной репетиции перед премьерой. Всё это делается шестью профессиональными операторами. Есть также режиссеры по съемке, и все вокруг бегают, проверяя, что камеры находятся в нужном месте и снимают с правильного ракурса. Итак, зритель еще не видел спектакль, а материалы уже поступают в нашу киностудию на минус первом этаже театра, чтобы пройти монтаж и редактуру. Затем текст присылается мне, и я готовлю английские субтитры. Публичная жизнь спектакля только-только начинается, а у нас уже почти целиком готов фильм. Завершение работы над ним занимает около месяца или двух. Если проект состоит из 33 частей, как «Орфические игры», то его подготовка занимает несколько больше времени. «Орфические игры» были шестидневной постановкой, состоящей из 33 частей, громадным спектаклем, перевод которого у меня занял много времени. Но фильмы-спектакли очень важны для театра, они важны для Бориса.

Юхананов всегда снимал на пленку все свои работы. Он был кинорежиссером на протяжении всего профессионального и творческого пути, а не только театральным режиссером. Он был одним из основателей так называемого «Параллельного кино» в конце 1980-х годов, что стало своего рода ответом на официальное советское кино. Всё это было экспериментальное, авангардное, как ни назови, андеграундное кино. Так что, да, съемочный процесс очень важен для нас, и вся команда проделывает по-настоящему замечательную работу.

Итак, какие отношения с теми немногим театрами, которые были названы? Конечно, есть связь между Электротеатром и другими театрами. Как это бывает, знаете, между мной и магазином прямо за моим окном, или между рыбами, плавающими в море в едином косяке – они все в одном море и все вроде бы в одном месте, но каждый театр занимается своим собственным делом. Я думаю, это относится и к Гоголь-центру. Когда Серебрянников попал в беду, Юхананов был одним из первых, кто высказался против этого всего. В Электротеатре проходили мероприятия, обращающие внимание на то, что Серебрянников в беде. В нашем театре показывали фильмы Серебренникова, чтобы привлечь внимание к происходящему. Есть, конечно, связь с театром «Школа драматического искусства», потому что именно там Борис учился у Васильева и работал там на протяжении многих лет, до того, как получил должность в Электротеатре. Один-два актера перешли из Школы драматического искусства и теперь работают в Электротеатре, но копродукций между этими двумя площадками нет. Что касается Театра Наций, еще одного передового театра в Москве... Мы знаем, что делают они, они знают, что делаем мы. Ты знаешь, это похоже на то, как вы проходите мимо друг друга на площади и говорите: «Привет, как дела, ребята? Всё хорошо? Приятно слышать. Удачи вам! Продолжайте в том же духе!» И вы идете дальше своей дорогой и делаете свое уникальное дело. Вот как бы я это охарактеризовал. Кто-то другой мог бы охарактеризовать иначе, но я вижу общую ситуацию именно так.

Ной Биркстед-Брин: Спасибо. У нас еще осталась пара минут на два последних вопроса, один от зрителя и один от меня, прежде чем я передам обратно слово Альме. Вопрос от нашего зрителя: какую финансовую поддержку получает театр от государства, от города, от частных спонсоров? И буквально кратко от меня, но только с тем, чтобы отметить то время, в которое мы живем в связи с Covid-19. С какими проблемами сейчас сталкивается театр? Репетиции спектаклей продолжаются, готовится ли что-то для того момента, когда снимут ограничения? Может быть, работа временно остановлена? Как функционируют сейчас театры?

Джон Фридман: Верно. Финансовая поддержка театра... Театру повезло, потому что Борис Юхананов, в добавление к тому, что был в своем роде туманным андеграундным художником, всегда обладал очень хорошим деловым чутьем. У него всегда были связи с людьми или продюсерами, которые имеют доступ к финансам. Один из меценатов вложил деньги в реконструкцию театра в 2013 году. Он меценат продолжает финансировать театр и поддерживать постановки Бориса. Город продолжает обеспечивать то, что обычно он обеспечивает для большинства московских театров. Это дает немного средств на производство, но не сильно. Городская поддержка обеспечивает выплаты на бухгалтерию, электричество, воду, все виды подобных коммунальных услуг. Естественно, театр пытается получить прибыль на продаже билетов, но в России очень трудно зарабатывать на билетах. Театр всегда воспринимался в России как народное искусство. Предполагается, что даже старушки и старички должны иметь возможность и право видеть спектакли, ходить в театр, каким бы он ни был. В Электротеатре действительно стараются держать цены на билеты на невысоком уровне, но и прибыли мало. Театр прежде всего живет за счет сочетания щедрости мецената и поддержки города, который спонсирует его в той же степени, что и любой другой московский театр.

Что касается вопроса о Covid-19 и о том, что сейчас делает театр... В данный момент театр закрыт, как и все театры Москвы. У него нет возможности работать. Я не знаю, когда они собираются применить меры поддержки. Знаю, что некоторые сферы московской жизни должны открыться примерно 15 мая, но сомневаюсь, что театры входят в их число. С трудом могу поверить, что это произойдет до осени. В конце концов, мы сейчас подходим к концу текущего сезона. Московский театральный сезон длится с сентября по июнь или июль. Так что я думаю, что мы больше ничего не увидим, по крайней мере, до осени. Я знаю, что репетиции идут в основном по Skype и Zoom. Борис записал специальное сообщение для The Theatre Times, в котором он рассказал о некоторых пьесах, которые они сейчас репетируют, например, пьесах о Covid-19. Это не очень похоже на идею Бориса. Юхананов не занимается театром газетных заголовков, но, очевидно, даже он чувствует, что в сложившейся ситуации есть что-то ценное в данной теме. И даже если результаты не являются чем-то выдающимся, сейчас важно просто что-то делать в этом роде. Но от Электротеатра, как и от любого другого московского театра, вплоть до осени я многого не жду.

Ной Биркстед-Брин: Большое спасибо, Джон. Разговор был совершенно захватывающим. Я буду его завершать, но спасибо, мне так понравилась наша беседа. Еще раз спасибо!

Альма Прелек: Что ж, большое вам обоим спасибо за это совершенно увлекательное обсуждение. Я думаю, что вы дали нам не только невероятный обзор, но и очень личный взгляд изнутри, который очень трудно получить, кроме как в такого рода разговоре. Спасибо тебе за то, что ты всё организовал, Ной. И спасибо всем вам за просмотр и за вопросы, которые приходили на протяжении часа. Как и Джон, я очень рада, что у нас прозвучал вопрос о съемках спектаклей, потому что, конечно, один из аспектов, на который мы должны были обращать пристальное внимание, когда отбирали спектакли для участия в фестивале, заключался в том, насколько хорошо они переданы. Это не вопрос технического качества. А дело в том, способна ли камера запечатлеть дух спектакля, и я думаю, что это так для тех из вас, кто уже видел, или для тех из вас, кто еще не видел, пожалуйста, посмотрите, потому что в данном случае качество изображения просто ошеломляет и невероятно кинематографично в некотором смысле.

Джон Фридман: Так и есть. Я не хочу больше тратить время нашего эфира, кроме как на то, чтобы сказать, что постоянно вижу людей на Facebook и Twitter, говорящих: «Я так устал от театра онлайн, я так устал от театра в кино». Им бы я сказал: «Взгляните на работу Электротеатра Станиславский, потому что вы увидите нечто совсем иное». Действительно, театр делает это очень хорошо. Аплодирую всем тем людям, которые готовят фильмы в Электротеатре.

Альма Прелек: Абсолютно. Не верьте нам на слово, есть еще несколько дней, чтобы посмотреть эти спектакли онлайн. Итак, Ной, Джон, большое вам спасибо и спасибо всем зрителям за то, что присоединились к нам сегодня.

Джон Фридман: Спасибо, что пригласили.