О настоящем московском детстве в перенаселенной коммуналке с актерами и дрессировщиками и львом во дворе и об интенсивной жизни Электротеатра. 

Я родился…

В Москве, в роддоме на Арбате, а детство провел в старом дореволюционном доме на Пушкинской улице, которая теперь называется Большой Дмитровкой. Мы с родителями, бабушкой, дедушкой и моими двумя братьями жили в двух больших комнатах в огромной перенаселенной квартире, где горшок для детишек ставили в коридоре. Нашими соседями были актеры Малого театра, а еще дрессировщики, и по нашему внутреннему дворику бегал лев. В этом доме находилось знаменитое таксистское кафе «Зеленый огонек»: таксисты обедали там на протяжении 1960-х, 1970-х и даже 1980-х. Рядом был Столешников переулок, в который мы забегали, опасливо выходя из арки и спускаясь чуть-чуть вниз. В общем, это было настоящее московское детство.

Сейчас я живу…

Иногда за городом, иногда на Соколе, где у меня квартира. Из частых перемещений и складывается московская жизнь в том числе.

Гулять в Москве…

Сейчас я довольно редко гуляю. Все мое время занимает наш «Электротеатр» на Тверской, 23, поэтому я больше езжу на машине, чем хожу. Но если уж мне удается вырваться, то я предпочитаю гулять утром: в это время суета человеческая не заслоняет город и его можно услышать.

Впрочем, дело не только в отсутствии времени: в последние годы во мне практически нет стремления к прогулкам. Они связаны с душой, с воздухом, с жизнью и бездеятельным покоем, в котором возникают размышления. Такого покоя сейчас у меня, естественно, нет.

Мой любимый район в Москве…

Класса с восьмого я всегда стремился в центр, там все хипповали. Был даже такой стишок: «Со стрита на квадрат, и с квадрата на стрит, вам это что-нибудь говорит?» «Стрит» — это улица Горького, теперь Тверская, а «квадрат» — это садик напротив института марксизма-ленинизма, где сидит Ильич, и что он там делает — то ли какает, то ли думает — неизвестно. Эти два места были излюблены московскими хиппи, к которым я вполне симулякрационно относил себя в ученические годы.

Сейчас я люблю Патриаршие, Замоскворечье, Университетский, Кутузовский, Чистые пруды, арбатские переулки. Думаю, это вполне джентльменский набор всех московских расп**дяев, к которым я себя отношу.

Мой нелюбимый район в Москве…

У меня нет особых антипатий. Я не очень знаю новостройки, но я не могу сказать, что испытываю какую-то специальную нелюбовь к ним, ­просто это другое. Это космическое.

В ресторанах…

Целый период моей жизни прошел в такого рода опен-офисах. Периодически я оказывался постоянно заседающим в тех или иных ресторанах: там проходили встречи деловые, разговоры и разные другие беседы. Все и не перечислишь.

Помню, в юности мы ходили с друзьями в зал Чайковского слушать знаменитого органиста. Мы очень полюбили это место, потому что там в перерывах давали пиво. Послушаешь орган и идешь выпивать, с этого и началась моя любовь к пятачку на Маяковской.

Я любил завтракать в «Пушкине» со своим приятелем Сашей Зельдовичем. Мы оказались там чуть ли не первыми клиентами: ходили в бассейн, а потом решили позавтракать неподалеку и зашли в только что открывшийся «Пушкинъ».

Позже я там часто вел переговоры. А еще заседал в «Петровичах» и «Кофемании» при консерватории.

Сейчас свое время я провожу в «Нуре», потому что это «ЭлектроНур», и эта электрожизнь как-то завязывает в узелок мою ресторанно-кафешную жизнь. Впрочем, иногда еще хожу к грузинам в «Сахли» вкусно покушать.

Место в Москве, в которое все время собираюсь, но никак не могу доехать…

Такое мне не свойственно: если я куда-то собираюсь, то доеду.

Главное отличие москвичей от жителей других городов…

В Москве отсутствует внутренний зов «В Москву! В Москву!». Его отсутствие во всех его амбивалентных свойствах — это и есть то, что москвича делает москвичом. Москвичи остаются, а этот зов превращает людей все-таки в эмигрантов. Оказавшись в Москве и став москвичом, человек оказывается все равно не застрахован от того, чтобы двинуться куда-то дальше. А у того, кто родился здесь, такого рода потенциала для дальнейшего движения уже нет, сказывается имперское положение столицы. Это конечный пункт. Конечно, всякое бывает, мы это все знаем и понимаем. Но, пожалуй, все-таки именно это чувство присуще москвичам, если, конечно, можно так обобщать.

В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Берлине, Париже, Лондоне…

Знаете, Москва мегаполис со своими, подчас прекрасными, особенностями. Например, тут можно в любой момент пойти в ресторан, магазины всегда открыты. Ну и учитывая, что большая часть моей жизни прошла здесь и Москва — пещера моего обитания, я не могу сравнивать. Остальные города сопоставлять друг с другом могу, а с Москвой нет. Теплое притяжение пещеры для первобытной души, такой, как моя, сказывается.

В Москве за последнее десятилетие изменилось…

Москва живет вместе с людьми, которые ее населяют, и это ее свойство — меняться. Неизменным в ней остаются только изменения. И хотя я ругаюсь иногда на них, они — сущность города.

Я не оцениваю. Я принимаю изменения такими, какие они есть. И живу в режиме постоянных метаморфоз, которыми переливается этот город.

Хочу изменить в Москве…

Пусть остается такой, какая она есть. С присущими ей постоянными изменениями.

Мне не хватает в Москве..

Мне не хватает того, чего мне не хватает, если я в других городах.

Если не Москва, то…

То Москва.

Меня можно чаще всего застать кроме работы и дома…

Застать меня дома трудно, а работаю я все остальное время.

«Электротеатр» продолжает свою интенсивную жизнь…

Только что завершился огромный проект-путешествие «Мир-Рим» на основе четырех трагедий Шекспира. Это 21 вечер, в который спрессовано более 250 работ, уместившихся внутри структуры единого сочинения, где настоящее, прошедшее, будущее и наступающее слиты воедино. В этом путешествии участвовали более 150 человек.

А 17 декабря в «Электротеатре Станиславский» стартует премьера оперного сериала «Нонсенсорики Дримса» по моей книге, посвященной жизни в уже отступившей от нас Москве нулевых и десятых годов. Музыку для него написали четыре прекрасных композитора: Дарья Звездина, Александр Белоусов, Владимир Горлинский и Кирилл Широков.

В детстве я писал очень короткие стихи, например «Моего окна стекло водопадом в сад стекло» или «Я капля, но течет ручей». И мне казалось, что этого достаточно. Но потом эта спрессованность переживания стала раскрываться в своих подробностях и оказалось, что это семечко для баобаба. Ну что же мне теперь — рубить деревья? Я стал баобабом.

Москвич Mag