Хотим поделиться с вами фрагментом из дневника репетиций спектакля Бориса Юхананова "Стойкий принцип". Это разбор третьей части, поставленной по тексту маленькой трагедии Пушкина "Пир во время чумы". Запись сделана во время репетиции первой редакции в театре "Школа драматического искусства". А вторая редакция была сыграна на сцене Электротеатра Станиславский в 2016 году. Увидеть спектакль в этой версии можно 23, 24 и 26 марта. Вся информация ниже.

 

Дневник репетиций спектакля «Стойкий принцип»: «Пир во время чумы»

 

Борис Юхананов: Почему я говорю «мистерия смерти»? Почему я говорю о чем-то, связанном с тем, что «гибелью грозит, что для сердца таит наслаждения, неизъяснимые наслаждения»? Почему «хвала, Чума»? Почему Фернандо в облике Вальсингама? Почему теперь принцип Фернандо осуществляется так? Когда на него выходит Священник той самой церкви, основания которой у нас уже были заложены в «линии». Я сейчас на уровне сочинения. Он ему говорит: «Иди, отец, иди». С чем выходит Священник? Почему он говорит те самые слова? Он выходит с душевными связями. Это очень важный момент. Священник приходит с тем, что мы получили в финале «Стойкого принципа» — душевную связь между отцом и дочерью. На основании душевной связи сделана церковь, на основании души. Теперь эта душевная связь является гибелью, утверждение об этой душевной связи является теперь гибелью. Он же о ней говорит? Он говорит: «Ты во имя душевной связи...»

 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Итак, — хвала тебе, Чума,

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твое призванье!

Бокалы пеним дружно мы

И девы-розы пьем дыханье, -

Быть может... полное Чумы!

Входит старый священник.

 

СВЯЩЕННИК

Безбожный пир, безбожные безумцы!

Вы пиршеством и песнями разврата

Ругаетесь над мрачной тишиной,

Повсюду смертию распространенной!

Средь ужаса плачевных похорон,

Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,

А ваши ненавистные восторги

Смущают тишину гробов — и землю

Над мёртвыми телами потрясают!

Когда бы стариков и жен моленья

Не освятили общей, смертной ямы, -

Подумать мог бы я, что нынче бесы

Погибший дух безбожника терзают

И в тьму кромешную тащат со смехом.

 

НЕСКОЛЬКО ГОЛОСОВ

Он мастерски об аде говорит!

Ступай, старик! ступай своей дорогой!

 

СВЯЩЕННИК

Я заклинаю вас святою кровью

Спасителя, распятого за нас

Прервите пир чудовищный, когда

Желаете вы встретить в небесах

Утраченных возлюбленные души.

Ступайте по своим домам!

 

Вот, начинается связь. «В небесах встретитесь, если вы желаете. Возлюбленные души, ступайте по своим домам и предавайтесь скорби». Скорбь является путем к этим возлюблен­ным душам. «Дома у нас печальны — юность любит радость». Во-первых, здесь идея дома Священника, в котором надо созидать скорбь. И только тогда ты окажешься во встрече с возлюбленной душой. Как бы в жизни после смерти. Это техника созидания скорби, без которой ты не можешь оказаться в жизни после смерти. Это очень серьезная техника, этим сегодня охвачено очень мощное движение, я о нём отдельно скажу. Дальше.

 

СВЯЩЕННИК

...Ступайте по своим домам!

 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Дома

У нас печальны — юность любит радость…

 

А он говорит — юность, вводится такой понятие — юность. Что это такое — юность? Вопрос. Потом вернусь.

 

СВЯЩЕННИК

Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,

Кто три тому недели, на коленях,

Труп матери, рыдая, обнимал

И с воплем бился над её могилой?

Иль думаешь, она теперь не плачет,

Не плачет горько в самых небесах…

 

Опять есть определённого рода модель у Священника. В первую очередь нас он сейчас интересует. Очень мощная модель, связанная с тем, что гибель тела — это горе, оно заставляет рыдать небеса. То, что происходит на земле, является или следствием, или воздействует на то, что происходит на небесах. Или на небесах рыдают в тот же самый момент. «Взирая на пирующего...» Дальше. «Не плачет горько в самых небесах». Отчего она плачет?

 

СВЯЩЕННИК

Взирая на пирующего сына,

В пиру разврата, слыша голос твой…

 

Он этот пир называет пиром разврата. А в чем разврат? Надо осознать.

 

СВЯЩЕННИК

Поющий бешеные песни между

Мольбы святой и тяжких воздыханий?

Ступай за мной!

 

«Поющий бешеные песни между мольбы святой и тяжких воздыханий?» Он отмечает этот разврат, эти бешеные песни. «Бешеные» это что? Сумасшедшие. «Между святой мольбы и тяжких воздыханий». А что это за такое безумие? Бешенство? Бешенство это именно когда завелось бешенство.

 

— То есть, бешеные песни?

 

Б. Ю.: Я бы не стал это так напрямую. Проявление — это да, но напрямую нет.

 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Зачем приходишь ты

Меня тревожить? Не могу, не должен

Я за тобой идти: я здесь удержан

Отчаяньем, воспоминаньем страшным,

Сознаньем беззаконья моего,

И ужасом той мёртвой пустоты,

Которую в моем дому встречаю –

И новостью сих бешеных веселий.

 

Вот он рассказывает. Рассказывает что? Он рассказывает какую-то историю? Одну стадию? Или он рассказывает не­сколько стадий? Он чем удерживает? Он здесь рассказывает какой-то генезис произошедшего с ним? Или он рассказывает одну стадию, состоящую и из того и из другого.

 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

И благодатным ядом этой чаши,

И ласками (прости меня, господь)

Погибшего, но милого созданья...

Тень матери не вызовет меня

Отселе, — поздно, слышу голос твой,

Меня зовущий, — признаю усилья

Меня спасти... старик, иди же с миром;

Но проклят будь, кто за тобой пойдёт!

 

МНОГИЕ

Bravo, bravo! достойный председатель!

Вот проповедь тебе! пошёл! пошёл!

 

СВЯЩЕННИК

Матильды чистый дух тебя зовёт!

 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (встает)

Клянись же мне, с поднятой к небесам

Увядшей, бледною рукой — оставить

В гробу навек умолкнувшее имя!

О, если б от очей её бессмертных

Скрыть это зрелище! Меня когда-то

Она считала чистым, гордым, вольным –

И знала рай в объятиях моих...

Где я? Святое чадо света! вижу

Тебя я там, куда мой падший дух

Не досягнет уже...

 

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС

Он сумасшедший, –

Он бредит о жене похороненной!

 

СВЯЩЕННИК

Пойдем, пойдем...

 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Отец мой, ради Бога,

Оставь меня!

 

СВЯЩЕННИК

Спаси тебя господь!

Прости, мой сын.

 

О чем идет речь? Что это такое? Давайте сразу, я возьму одну вещь, которая очень важна. «Святое чадо света! Вижу тебя я там, куда мой падший дух не досягнет уже...» Очень важный момент, странная вещь. Он как бы находится в неком контакте с миром, такого рода высотой, где располагается этот са­мый, призыв Священника, дух. Он уже досягнуть не может. Как это пройти таким образом, что это не самообвинение, а самораскрытие? Надо, чтобы у Вальсингама здесь было само­раскрытие, не самообвинение, самораскрытие. Понимаете, о чем я говорю?

 

Павел Кравец: То есть он шёл по какой-то лестнице и вдруг в конце этой лестницы оказался.

 

Б. Ю.: Нет, не вдруг. Он там и находится, он там и оказался. Священник говорит о чем-то, чего он не досягнет, и то место, где находится Священник, называется «Падший дух».

 

П. К.: Да, и этот «Падший дух» дал ему возможность войти в контакт с миром.

 

Б. Ю.: Да. Поэтому он милосерден со Священником. Он говорит: «Ты иди своей дорогой». Он его понимает, как себя. Он его, в этом смысле, любит, как себя. Но Священник не может досягнуть туда, где располагается. Он говорит: «Она считала чистым, гордым». «Меня когда-то она считала чистым, гордым, вольным». Он сейчас стал чистым, гордым и вольным. Понимаешь? Это надо же проходить не как воспоминание о потерянном, а как обретение. Это ступени, которые называются: чистый, гордый и вольный. И тогда он обретает рай. И тогда он с ней связывается. А дальше он говорит про падший дух, а падший дух — это Священник. В этом смысле, он с ним прощается и говорит: «Отец, иди». Он связан с ним, потому что это он же. И тогда кто-то говорит: «Сумасшедший бредит, этого не может быть. Он не может быть с ней в связи. Этого не может быть — то, что сейчас есть». А он говорит: «Отец, ради Бога, оставь меня». Пока этот самый падший дух будет с ним, он оказаться в связи с тем миром не может. Это исключено. «Оставь меня! Спаси тебя Господь! Прости, мой сын, прости». Сын, вообще-то, всегда и везде у всех у мудрецов, если говорить о ступенях, сын — это следующая ступень. «Мой сын» — означает следующая ступень, та, которая возникает после меня. Тогда это разговор предыдущей ступени с последующей. В этом смысле, финал заключается не в проклятии, а в прощении, в просьбе о прощении. Потому что он его держал, они были противоположными. Это очень важно. Саш, слы­шишь? Дальше надо ещё раз проработать, но самое главное — здесь открыть. Если брать тематически, это напрямую не будет связано, я с Андреем начал этот большой сложный разговор. Тогда он касается «пуси-руси» этой всей. Сложный разговор. В нем, понимаешь, если Вальсингам воюет со Священником, он тогда «пуси-руси». Понимаешь? Он тогда «панка-хайка». Но это неправильно, потому что не может сын воевать с отцом. Это очень важно. Он может его обнять, что называется «блудный отец». Он может с ним попрощаться, но он не может с ним воевать. Он не может его подкалывать, учить и так далее. Это не его дело, но не дело Фернандо тем более, потому что Фернандо продолжает находиться в режиме: «мое — твое и твое — твое». В этом смысле он должен отдать все, отдать ему. Это сложности прохождения. Здесь нет такого подкалывания или презентации. Я нахожусь в разгаре разговора о втором исходном событии нашего спектакля, в смысле основного события. Я довольно далеко забрался в очередной раз, поэтому я не буду всё адаптировать, а то я сейчас зажму и всё сморщинится.

 

Теперь поговорим об искусстве. Для этого я приготовил спич, основанный на книге композитора Владимира Мартынова. Андрей, мы вчера этого уже касались, я просто ещё раз пройду. Особого рода спич. Начну я с Введенского. Прочту Введенского вам. А потом дальше буду забуриваться, забуриваться. Я касался этого и вчера в разговоре с Илюшей Козиным, с Андреем. Разговор был о пьесе Беккета «В ожидании Годо». Важный спич. У Введенского есть такая поэма «Кругом, возможно, Бог». Поэма связана с понятием Хайдеггера — «нетость Бога». Возможно, Бог, Бога нет. Это переживание связано с тем, что вокруг, возможно, он есть. Это переживание, когда сердце переживает, что Бога нет, «нетость» Бога. Это и есть единственное религиозное переживание, которое остается в определенное время, в наше время, в религиозной душе. Оно единственно реальное. Если ты чувствуешь, что есть Бог и сочишься этой важностью, то, похоже, что это как бы, неправда. А если ты чувствуешь, что его нет, что это мёртвая территория, в которой «нетость» Бога переживается трагически, то так возникает сегодня трагическое как таковое. Это может произойти только в «исчезнувшем человеке». Если человек исчез, тогда это переживание возникает. «Исчезнувший человек» — это, так называемый человек эстетикус, чело­век красоты, эстетикус. Об этом исчезнувшем человеке писал Мишель Фуко в свое время, что этот человек исчез из музеев, отовсюду медленно исчезал весь ХХ век и исчез, его не стало, этого эстетикуса, человека красоты. Человек сам по себе, «я мыслю» — который — «следовательно, существую», он тоже исчез. Возникла пустая территория, где может возникнуть, как пишет композитор Владимир Мартынов, новая сакральная территория... Если, например, я сейчас буду изображать старую сакральную территорию по связи я буду врать поневоле. Понимаете? Нет никакой связи. Я не могу сейчас осуществлять григорианское пение, в котором связь была в чистом виде. Я не могу сейчас указывать или представлять эту связь, как это было в средневековом искусстве, в живописи. Как возникала эта живопись религиозная. Я уже не нахожусь напрямую в этой сакральной территории, я могу быть посредником, представлять ее, видеть эту аналогию жизни, эту аналогию празднования в своих картинах или музыкальных произведениях, находить соответствия божьему лицу в ликах женщин, Мадонны и так далее. Я могу это делать ещё в средние века. А потом я совсем отрываюсь от этого, возникает то, что называется второй конь апокалипсиса, он уже скачет. Завершается чёрный цвет, возникает его вороной конь, он скачет, несёт. А потом я передаю это уже другой касте, я сейчас специально скачу по всем этим теориям, передаю другой касте, касте торговцев, создателей. Уже моё произведение становится вещью, которую я могу продать, купить. И, соответственно, это уже сразу переход к коню, который называется смерть, бледная смерть апокалипсиса, бледный конь. У него уже нет никаких атрибутов, нет весов, где мера всех вещей — человек, где мож­но торговать, и всего этого нет, уже виртуальная реальность, уже вместо меня, создателя вещей, художника, возникает со­всем другой тип, которого зовут «Автор проекта». Возникает виртуальный тип — кутюрье, дизайнер, возникает кто-то, кто является манипулятором, не создателем, не творцом, а манипулятором. Это тоже искусство манипуляции. И искусством будет названа вещь только тогда, когда она окажется на рынке и будет продана и будет опубликована. Тогда она вещь. А если её нет, её просто нет. Ведь она стремится получить свою реальность, её реальность становится виртуальной реальностью. Я чуть-чуть пересказываю Фуко, вместе с ним композитора Владимира Мартынова, вместе с ним я пересказываю ещё целый ряд русских страстотерпцев сегодняшнего времени. Правильно, мы можем в них и себя узнать тоже.

 

Соответственно, я рассказываю сейчас место. Какое это место? Это место Священника. И для него есть Чума. Что происходит? Чума, смерть. Надо признать Чуму, надо признать её смертью. А признав её смертью, надо печалиться, скорбеть об этом. Надо принять в себя это катастрофическое настроение. Обязательно принять его, а не примешь его — оскорбишь! Коли ты не скорбишь — оскорбишь. Оставь, ты принял, оскорбил, ты не скорбишь, но оскорбишь! Вот этот стих: «Слава тебе, господи, жива во мне кровь подлинного (...)». Кстати Введенский тоже мой младший брат, папа. Он пишет поэму, заканчивая ее: «Кругом, возможно, Бог». Это я повышаю Священника. Я не говорю, что он говно, торгующее рясой. Я говорю, что это подлинное понимание?

 

Андрей Емельянов: Лежит в столовой на столе.

 

Б. Ю.:

 

Лежит в столовой на столе

труп мира в виде крем-брюле.

Кругом воняет разложеньем.

Иные дураки сидят

тут занимаясь умноженьем.

Другие принимают яд.

Сухое солнце, свет, кометы

уселись молча на предметы.

Дубы поникли головой.

 

Дубы — это дубовые рощи, где творились мистерии, например, в Ирландии, ирландские мистерии. Священные дубовые рощи. Дубы поникли головой. Да.

 

… и воздух был гнилой.

Движенье, теплота и твёрдость

потеряли гордость.

Крылом озябшим плещет вера,

одна над миром всех людей.

Воробей летит из револьвера

и держит в клюве кончики идей.

Все прямо с ума сошли.

Мир потух. Мир потух.

Мир зарезали. Мир петух!

Однако много пользы приобрели.

Миру конечно ещё не наступил конец,

ещё не облетел его венец.

Но он действительно потускнел.

Фомин лежащий посинел

и двуоконною рукой

молиться начал. Быть может только Бог.

Легло пространство вдалеке.

Полёт орла струился над рекой.

Держал орёл икону в кулаке.

На ней был Бог.

Возможно, что земля пуста от сна,

худа, тесна.

Возможно мы виновники, нам страшно.

И ты, орёл аэроплан

сверкнёшь стрелою в океан

или коптящей свечкой рухнешь в печку.

Горит бессмыслицы звезда,

она одна без дна.

Вбегает мёртвый господин

и, молча, удаляет время.

Это финал поэмы «Кругом, возможно, Бог».

— Мёртвый господин?

 

Б. Ю.: «Вбегает мёртвый господин и, молча, удаляет время». Вот финал поэмы. Дальше. Я чуть-чуть вращаю это место, вокруг которого складывается противоположность отца и сына. Причем отца надо понимать, как предыдущую ступень, Священника и Вальсингама, вокруг чего я хочу сложить противоположность. Не ВОКРУГ, понимаешь? Понимаешь, да? У кого это переживание, кому я предлагаю это переживание, предоставляю это переживание в своем предложении, размышлении об этом диалоге? Это переживание мёртвой территории — кругом, возможно, Бог, этой «нетости» Бога. Я предлагаю это переживание Священнику, как подлинному такому духу. Это очень остро, очень современно. Это единственная реальность, которую надо признать. Потому что если мы не признаем эту территорию мёртвой, зараженной Чумой, если мы её не признаем, то мы и не дождемся Годо, не дождемся Бога. Надо признать, что это территория нищеты. Бедная! Понимаете? Бедная! Если мы её сделаем богатой, мы не дождемся никогда Его, сейчас Его нет, но он будет. Это территория катастрофического переживания, которую надо стойко на себя принять! Это территория Священника. И отсюда — то, что случилось с цивилизацией мира, созданной буквально вчера нами на прошлом спектакле. Мы приходим на «Пир во время чумы» и мы начинаем рассказывать, что с ней, то есть мы рассказываем сегод­няшнее время. Мы рассказали историю, как это возникло, а теперь мы расскажем сегодняшнее время. Художники это по­нимают. Священник.

 

А теперь Вальсингам. Он говорит: «Да, мой падший дух меня зовёт». А Вальсингам — это некатастрофическое сознание — уныния нет ни одной секунды. Он оттуда, где ничего никогда не прерывается и ничего никогда не умерло, и в смерти и в унынии не дождешься радости. Только в радости дождешься радости. Испытание как раз в том и заключено, что никуда не деться. Смерти нет, короче говоря. Но если смерти нет, то её нет тотально, её нет и здесь, её нет никогда, её нет ни при каких условиях. Это невероятный парадокс, что подлинная, ка­залось бы, истинная, как бы соблюдающая приличия вера в духе культуры, искусства, жизни... оказывается, наступает момент, когда она утверждает о том, что надо принять катастрофу. И, только живя в системе катастрофы, можно дождаться Творца. Это «нетость», она, как бы, охайдеггеривается. Сами посудите — разве может приличный художник пойти на теле­видение и стать топ-менеджером телевидения, какого-нибудь, например? «ТНТ». Это же какое-то безумие! Где же эта самая смерть, катастрофа? Ещё вчера он рыдал в каморке без денег, и вот продался. Чуме! Чумой заразился! С ним ещё Матильды чистый дух, они же вместе сочиняли что-то. Он же зовет вокруг, внутри этой, погрязшей в Чуме. Я сейчас на каком-то уровне скажу. Как же это может такое быть? И они что теперь, сидят в Египте, и вместе со всеми рекламодателями: «Хвала тебе, Чума!» Что же это такое? Все, все, все, что гибелью гро­зит для сердца смертного, таит неизъяснимые наслаждения. Чего оно залог? Может быть, бессмертия залог. Что это такое?

 

Возьмем эту точку в технике мистерии, которую принц Фернандо в этот раз утверждает как вечный Стойкий принцип. В чем этот принцип? Что это за принцип такой? Что это такое? Что это за обращение с гибелью? Ведь именно с гибелью обращается и Священник. Ведь Священник предлагает гибель различить как «нетость Бога». Он предлагает гибель различить как скорбь. Чуму различить как скорбь. И если не будешь скорбеть в Чуме, не дождешься Бога. А что различает в этом Вальсингам? Он говорит: везде, где таится гибель, там наслаждения для сердца. Причём неизъяснимые, божественные, невозможные для выговаривания. То есть Господь располагается прямо в этой гибели. А если ты Господа различаешь в гибели, тогда ты радуешься, а не скорбишь. Как ты можешь скорбеть? Не рацио, а сердце, сердце должно праздновать. Как должно? Речь не о долженствовании, а о технике. Но если ты не будешь веселиться, этим особым весельем, которое связано с чувством Господа... Потому что неизъяснимые наслаждения, которые таятся в глубине гибели, это и есть Творец. Никаких других неизъяснимых наслаждений никто не может дать. Это есть свет Творца. Поэтому свет Творца располагается везде, в том числе и в том, что кажется гибелью. Грозит нам гибелью. Вот и весь вам принц Фернандо, весь Стойкий принцип. Это движение в этом риске. А если ты прогнешься, если ты остановишься, начнёшь ждать, признаешь «нетость Бога», да, его нет, оказывается, в гибели, в Чуме, его нет. А почему его нет? Он есть, точно, абсолютно есть, он есть, в эту же самую секунду он всегда есть, во всем есть. И я что, должен по этому поводу рыдать, плакать? Кого обслуживать? В свете Творца. А дух может убедить, он может пасть духом. И я могу с ним толь­ко проститься, с этим духом. Это какое-то прощение. Но тот, кто пойдёт вслед за ним, будет проклят. И тогда он говорит: «Прости, мой сын». Вот эта сцена и есть основное событие. Тогда закладываются ещё раз основания этой же самой церкви. Теперь эта стадия называется не война, а чума. Эта стадия «Чума» может образоваться только из стадии «Мир». Она не может образоваться из стадии «Война». Потому что пока идёт война, Чуме нет места. А когда наступил мир, там начинает заваливаться Чума как следствие. В этом смысле Чума, я так предлагаю, есть наследие войны, но тогда нет передышки, нет ещё одного витка. А этот виток должен быть. Чума есть наследие войны, потому что она есть наследие тех самых сил, которые формируют войну в Стойком принципе. Но, с другой стороны, все-таки сам Стойкий принцип, я об этом говорил, — это основное событие первого дня, а он завершается у нас тем, что мы строим церковь. Эту церковь у Альфонсо. Мы закладываем основание церкви, церкви души, душевности, над которой свершается, с одной стороны, душевная связь между отцом и дочерью и, с другой стороны, свершается любовь, она празднуется бракосочетанием, их душевным соединением: Мулея и Феникс. В этом смысле мы закладываем эту церковь всей ватагой первого дня. Это та самая церковь, о которой говорит Фернандо, а потом говорит Альфонсо, в третьей части. Это есть основное событие. Именно из этой церкви выходит Священник. Там «нетость Бога», это она переживает «нетость Бога». В духе переживается «нетость», вот её логика, потому что у них прервалась реальная связь, — основной момент. Почему «нетость Бога» переживается, потому что нет реальной связи с ним, ни у кого нет реальной связи. У Папы Римского нет реальной связи — ни у кого нет реальной связи, порвана реальная связь, разорваны реальные связи. Если разорваны реальные связи, то тогда только сиди и признай это, связи нет, «нетость», признай! Как у Беккета. Признай это всё, в нищете признай, у тебя нет другого пути, это есть Священник, признай! Оплачь, это есть Чума, Чума и есть разорванность связи, признай это и попытка замельтешит! Это его позиция, очень мощная. Понимаете? И надо, чтобы Вальсингам её принял и сказал: «Кто пойдёт, будет проклят. Кто там окажется, не до­ждется, а будет проклят, это место для проклятых!». Вот что он говорит: «Не я проклинаю место для них». Проклятье та­кое. Называется оно «Падший дух». И дальше он связывается в радости, по трем ступеням проходит «Чистота»… где эти ступени?

 

— Гордость.

 

Б. Ю.: Гордость. Нет, гордость последняя.

 

— Вольность, гордость.

 

Б. Ю.: Чистота, вольность, гордость. Вот три ступени. И вот он, в связи с Матильдой.

 

— Вольный, там в конце.

 

Б. Ю.: И тогда он в раю, по трем ступеням. Три ступени до рая.

 

— Чистый, гордый, вольный.

 

Б. Ю.: Вольный. Все. Значит, финал вольный. Чистым, гордым, вольным, да. Чистый, гордый, вольный. Вольность — все, рай. И там с Матильдой встреча. Святое чадо света. Святое, отделенное. И он отделился в три хода. Мир по имени Чистота, мир по имени Гордость, мир по имени Вольность.

 

— В этот момент совершает Цимцум.

 

Б. Ю.: Цимцум. Да, Цимцум — это правильно. Это сокращение. На иврите «цимцум» — это сокращение. Это особого рода акт, но не надо этого сейчас, это иврит. Вальсингам же у нас не еврей, а португальский воин. Вернее, русский рыцарь, или кто там.

 

— Илья Муромец.

 

Б. Ю.: Богатырь, да. «Вижу тебя я там, вижу тебя я там, вижу». Он с ней говорит, он говорит, что её там видит. Он не там, но он с ней связался, он с ней говорит, он с ней связался. Это же не апарт. Это же не глупость, это связь, это прямая связь. Дальше он говорит: «Куда мой падший дух не досягнет уже». Это о ком речь? Но он о нем говорит, как о себе. Это же очень важно. Понимаете? Он возлюбил его, как самого себя. Это очень важно. В этом акте происходит завершение. Он не делает ему, чего себе не желает. Он возлюбил его, как самого себя. Это его падший дух не досягнет. А он уже там. А его падший дух не досягнет. «Не досягнет мой падший дух». Тут многое можно сказать. Тогда все говорят, что он сумасшедший, он же раздвоенный. Они искренне говорят. Они даже не могут понять это переживание, которое связано с «возлюби другого, как самого себя». Из времени, в котором располагается этот диалог, из настоящего времени, это переживание кажется сумасшествием. Как это возлюбил ты другого, как самого себя? Просто сумасшедший! Об этом надо здесь говорить, играя в целостности финала. Понимаете? Это так надо проходить: «Он же сумасшедший, он бредит, о жене похороненной». Это надо материально отдавать: «Господи, господи!» или креститься надо. Или наоборот намаз делать. И тогда Священник говорит: «Пойдём, пойдём», уходя из диалога, он должен говорить «пойдём, пойдём» этому самому голосу, который сейчас сказал про сумас­шедшего. Это его паства, он должен ей говорить. Бессмысленно ему дальше стоять и говорить: «Пойдём, пойдём». Это же какой-то идиот, и Пушкин так не пишет. «Пойдем, пойдем». Стоять, дальше говорить, я бы не стал, как хочешь. Там есть реплика: «Отец мой, ради бога, оставь меня». Я бы это говорил уже не там, где меня зовут, не там, где противоположность, а я бы сам к нему подходил, я бы как бы его догонял. Я сейчас от Вальсингама. И они идут. Он его догоняет, он его разворачива­ет, и он ему говорит: «Отец, оставь, оставь меня». Это какое-то благословение отцу, целая сцена. Я его оставляю, потому что я его оставляю в этом круге, вокруг которого, возможно, Бог. Я его оставляю в этом круге. Понимаете? В круге, в котором находится Введенский, в круге, в котором находятся сознания наших отцов, наших художественных и духовных отцов. Их сознания находятся кругом, в круге, в котором возможно Бог. Мое сознание находится в этом круге, в этом всё дело. И тогда как я с ним поступаю, с этим сознанием, которое в этом круге? Я ему говорю: «Оставь меня». И это прощают, навсегда. Тогда ему говорит это сознание, которое в этом круге: «Спаси тебя Господь. Потому что это так и не прощается, то есть у тебя есть Господь и прости меня, мой сын, прости». Они в этом смысле прощаются, в общем-то, навсегда, они никогда не встретятся, потому что ничего не поделаешь в этом круге. Это признание, конечно, — очень печальный финал, потому что на самом-то деле Священник там сгинет. Он не дождется. Это надо понимать, он не дождется. Это и есть финал, основное наше событие.

Хорошо, ребятки. Две важнейшие точки — это свет в середине тоннеля, дыра, проход, техника мистерии смерти, проход к радости, к творцу. И дальше они этот проход осуществляют. И когда они проходят, им является Священник, который говорит: «Это круг, а вокруг него может быть, но это при условии скорби и признания чумы и смерти». Тогда он говорит: «Я тебя понимаю, иди». Но тот, кто пойдет, будет проклят. Тогда он совершает связь, он совершает связь, рай здесь и сейчас, отдаёт его, совершает Фернандо, в свете совершает. В том, о чем он раньше говорил в монологе — это тот же самый акт, Вальсингам его совершает здесь. И после этого прощается с отцом, оставляя его в этом круге.

март 2012 г.

 

 

Ближайшие показы

23 марта в 19:00 — часть I
24 марта в 19:00 — часть II

26 марта в 14:00 — часть I, в 19:00 — часть II

Специальный гость 24 и 26 марта: Леонид Фёдоров, лидер группы "АукцЫон"

Билеты