"Перед тем как обратиться к диалогу, Эфрос позволял себе абсолютно вольное и свободное парение, где с его образами могли встречаться Станиславский, Пикассо, Висконти и Феллини, он как бы заново воспроизводил любимых авторов и персонажей в своих кинематографических миражах. И тогда в нем начинал звучать диалог, и возникал театр. Он сочинял. Реплика, наполняясь изнутри этим поразительным видением, вдруг находила свой ход. Ход созревал в волшебном кристалле его фантазии, обращался в игру и показ. Здесь и сейчас, у нас на глазах он отдавал его актеру, и актер его брал, отрывая уже от сочиняющего сознания Эфроса, и если не соединял тут же с интуитивно постигаемой темой, которая часто не произносилась, но всегда была, чувствовалась, тогда ход высыхал в актере, и спектакль умирал, еще не родившись. Поэтому Эфрос всегда окутывал найденный ход еще особым образом артикулированным пониманием, благодаря чему актер мог удерживать в себе рисунок. Выраженная в конкретном игровом шаге, в конкретном игровом ходе идея рождалась, как фантазия, проявлялась через показ в конкретном мотиве, психологическом жесте, психологическом изгибе, в этой самой эмоциональной смысловой проволоке и закреплялась выговоренным, живым смыслом. Три стадии — обязательные в работе над каждой сценой. Он говорил нам когда-то — я уже писал об этом, но он повторял и повторял, и я тоже повторю вслед за ним — что можно рисовать, вначале намечая общий абрис фигуры и постепенно сводя к конкретному, но если в вас проснулась интуиция, если вы ее закалили опытом и сумели воспитать в себе этот особый магический фотоаппарат, при помощи которого вы точно считываете зигзаг сюжета и собственный замысел, тогда вы можете начинать рисовать с пальца и вы не ошибетесь в компоновке фигуры. И он сам «с пальца» начинал и прокладывал путь диалога, превращая его в игру сразу, без лишних рассуждений. Это предельный дар, равного которому я никогда и ни у кого не видел, — чистого, моцартианского созидания мелодии. Театр Эфроса — это театр репетиции, в котором эти вот три акта, три стадии, творились у вас на глазах: фантазия, оперенная действием и выращенная, возобновленная в комментарии. В его гениальных репетициях проступали черты воистину универсального театра. Я всегда наслаждался этим чистым блеском художественного дарования, этим удивительным методом-даром, данным ему от Бога. Он был очень сбалансированный человек, очень гармоничный, но подчас тратил гармонию не на саму гармонию, а на что-то уже другое, и это другое было меньше, чем та гармония, которая на это тратилась. Это всё равно как из драгоценного металла лить довольно банальную фигурку. Я очень любил подыгрывать, участвовать в его показе, и на первых порах он очень любил меня вызывать и вместе со мной чего-то такое пробовать. Это было прекрасно, это было счастье, это было наслаждение. Наслаждение универсумом я впервые ощутил именно у Эфроса. Поэтому я считаю себя его учеником, и мне кажется, что мой поиск «универсального театра», «театра как такового», «театра целиком» — это можно по-разному называть — «театра подвижных структур» и так далее, — как бы я это ни называл, основу свою берет в эфросовском универсализме. Это всегда была радость, о чем бы ни шла речь. Я думаю, что и Анатолий Александрович невероятно ценил и любил в Эфросе именно это, абсолютный дар..."
Борис Юхананов, "Уникальный курс" (1997)